Мастер

Маламуд Бернард

– А за них ты меня не вини, – сказал царь, – вода течет, ее не остановить. Погромы – суть истинное выражение воли народа.

– Тогда о чем говорить?

На столе под рукой

у мастера лежал револьвер. Яков вогнал пулю в проржавевший патронник.

Царь сел и следил за ним без видимого волнения, но лицо у него побелело и стала темней борода.

– Я жертва, я страдалец за свой народ. Чему быть, того не миновать.

И стал давить окурок в подсвечнике. Огонек дрогнул, но не погас.

– Не думай, я не стану молить о пощаде.

– Это тебе за тюрьму, за яд, за шесть ежедневных обысков. Это тебе за Бибикова, за Кожина и за многих других, их не перечислить.

Он приставил пистолет к царской груди (Бибиков, колотя белыми руками, кричал – нет, нет, нет) и нажал на спуск. Николай стал креститься, перевернул стул, удивленно повалился на пол, и по груди его расползалось пятно.

И цокали по булыжнику кони.

А насчет истории, думал Яков, так можно

ее и перевернуть. Чего заслужил царь – так это пулю в живот, и лучше ему, чем нам.

Заднее левое колесо, казалось ему, вихляло.

Одно я хорошо понял, он думал, не может человек быть в стороне от политики, в особенности еврей. Или ты человек, или нет. Нельзя спокойно сидеть и смотреть, как самому тебе заживо роют могилу.

Потом он подумал: где нет за нее борьбы, там нет и свободы. Как там говорит Спиноза? Если государство творит противное человеческой природе, меньшим злом будет его разрушить. Смерть антисемитам! Да здравствует революция! Да здравствует свобода!

Снова по обеим стронам улицы сгустилась толпа, от фасадов до самого края панели. И в каждом окне были лица, и люди стояли на крышах. Были тут и евреи из Плосского. Когда грохотала мимо карета, некоторые ловили глазами Якова, не таясь, рыдали, ломали руки. Один, с жидкой бороденкой, царапал ногтями лицо. Кто-то махал Якову. Кто-то выкрикивал его имя.