Мастера детектива. Выпуск 6

В убийстве как таковом Рейвен не видел ничего особенного. Работа как работа. Нужно быть осторожным, нужно шевелить мозгами. Ненависть тут ни при чем. Министра он видел только раз: его показали Рейвену, когда тот проходил по новому жилому району мимо зажженных рождественских елок — старый, неряшливый с виду человек, у которого не было друзей и который, как говорили, любил человечество.

Холодный ветер, гулявший по широкой улице, резко бил в лицо: хороший предлог для того, чтобы, подняв воротник пальто,

прикрыть им рот. Заячья губа была серьезной помехой в его профессии. В детстве ему ее плохо зашили, остался безобразный шрам. С такой визиткой поневоле станешь безжалостным. Рейвен с самого начала взял себе за правило не оставлять улик.

В руке он держал «дипломат» и внешне ничем не отличался от любого другого молодого человека, возвращающегося с работы домой. Мимо прошел трамвай с зажженными по причине ранних сумерек огнями. Рейвен им не воспользовался. Экономный молодой человек, подумали бы вы, бережет деньги для семьи. А может быть, идет на свидание с девушкой. Но девушки у Рейвена никогда не было — по причине все той же заячьей губы. Еще мальчишкой он понял, как она отвратительна.

Войдя в один из высоких серых домов, он поднялся по лестнице — злобный, угрюмый, тощий субъект, в длинном темном пальто похожий на монаха.

У дверей одной из квартир на верхнем этаже он поставил «дипломат» и надел перчатки; вытащив из кармана кусачки, перекусил телефонный провод, тянувшийся от стены к шахте лифта, и позвонил.

Он надеялся застать министра одного. Маленькая квартира на верхнем этаже и была домом этого социалиста, жившего скудной, неприютной холостяцкой жизнью. Рейвену сказали, что секретарша обычно уходит в половине седьмого — министр очень внимателен к подчиненным. Но министр пришел получасом позже, а Рейвен — минутой раньше. Дверь открыла женщина — пожилая, в пенсне, с золотыми зубами. На голове шляпка, через руку перекинуто пальто. Видимо, уже собралась уходить и была недовольна тем, что ее задерживают. Не дав ему и слова вымолвить, она бросила по-немецки:

— Министр занят.

Ему не хотелось ее трогать, и вовсе не потому, что он был против лишнего убийства, а потому, что его хозяева, вероятно, предпочли бы, чтобы он оставался в рамках инструкции. Он молча протянул рекомендательное письмо. Пока она не слышит его иностранного акцента и не видит его заячьей губы, ей ничто не грозит. Холодно взяв письмо, она поднесла его к глазам. Близорукая, подумал он, это хорошо.

— Подождите, — сказала она и направилась вдоль по коридору. Он услышал ее недовольный гувернантский голос, затем опять приближающиеся шаги. — Министр примет вас. Следуйте за мной, пожалуйста. — Он не понимал немецкой речи, но по виду секретарши обо всем догадался.

Его глаза, как маленькие потайные фотокамеры, мгновенно запечатлели комнату: письменный стол, кресло, карта на стене, дверь в спальню, широкое окно, из которого открывался вид на нарядную и холодную рождественскую улицу. От маленькой газовой плитки шло тепло. Министр, видно, зажег ее, чтобы подогреть что-то в кастрюле. Будильник на письменном столе показывал семь. Послышался мужской голос:

— Эмма, положите в кастрюлю еще одно яйцо.

Министр вышел из спальни. Видимо, он пытался привести себя в порядок, но забыл стряхнуть с брюк пепел от сигареты. Он был старый, маленького роста и какой-то потертый. Из ящика письменного стола секретарша вытащила яйцо.

— И соль, не забудьте соль, — напомнил министр. — Чтобы не лопалась скорлупа, — медленно добавил он по-английски. — Садитесь, мой друг. Чувствуйте себя как дома. Эмма, вы можете идти.

Рейвен сел, не отводя взгляда от письменного стола. «Дам ей три минуты по этому будильнику, чтобы ушла подальше», — подумал он. Он перевел взгляд на грудь министра: «А выстрелю я прямо сюда». Он опустил воротник пальто и со злостью заметил, что старик вздрогнул при виде его заячьей губы.

— Столько лет от него не было ни строчки. Но я никогда не забывал о нем, никогда. Хотите, покажу вам его фотографию? Она у меня в той комнате. И вспомнил же старого друга! Хоть он теперь богат и, можно сказать, всесилен... спросите его, когда вернетесь, помнит ли он, как...

Неистово зазвенел звонок.

«Телефон?! — подумал Рейвен. — Я же перерезал провод». Он почувствовал раздражение. «А-а, это будильник...» Министр нажал кнопку.

— Одно яйцо готово, — сказал он и склонился над кастрюлей.

Рейвен открыл «дипломат», к его крышке был прикреплен автоматический пистолет с глушителем.

— Простите, звонок, видимо, испугал вас. Понимаете, я привык, чтобы яйцо варилось ровно четыре минуты.

В коридоре послышались быстрые шаги. Дверь открылась. Рейвен сделал нетерпеливое движение, кровь прилила к его злосчастной губе. «Опять эта секретарша! — подумал он. — Ну и шалман! Не дадут человеку спокойно сделать дело». Он даже позабыл о своей губе, он был просто вне себя от ярости, он был несчастен. Она вошла, строгая и подобострастная, блеснуло золото зубов.

— Я уже выходила, когда услышала телефонный звонок. — При виде его уродства она изменилась в лице и отвела взгляд, пытаясь скрыть отвращение. Тем самым она подписала себе смертный приговор. Он выхватил пистолет и дважды выстрелил министру в спину.

Министр повалился на плитку, кастрюля опрокинулась, и яйца разбились. Перешагнув через стол, Рейвен для верности выстрелил еще и в голову жертвы — вогнал пулю прямо в основание черепа, расколов его, как фарфоровую игрушку. Потом повернулся к секретарше — она стонала, она слова не могла вымолвить, по отвисшей губе стекала слюна. Она словно просила пощадить ее. Он снова спустил курок. Она качнулась, точно теленок брыкнул ее в бок. Но на этот раз он не рассчитал. Старомодное платье секретарши, его складки, скрывавшие очертания тела, обманули его. К тому же она оказалась крепкой — такой крепкой, что он глазам своим не поверил: не успел он выстрелить второй раз, как она уже захлопнула за собой дверь. Только запереть не смогла — ключ находился с внутренней стороны. Старуха действительно была на удивление сильной — дверь лишь слегка подалась, когда Рейвен навалился на нее. Послышался истошный вопль.

Мешкать было нельзя. Рейвен, отступив, выстрелил в дверь. Он услышал, как разбилось упавшее на пол пенсне. Старуха вскрикнула еще раз и замолкла. Послышались звуки, похожие на рыданье. Это через раны исходил ее дух. Рейвен немного успокоился и вернулся к министру.

Одну улику ему велено было оставить, а другую — забрать. Рекомендательное письмо лежало на столе. Он сунул его в карман, а в скрюченные пальцы министра вложил клочок бумаги. Рейвен не был любопытен, он лишь взглянул на письмо, но подпись на нем ничего для него не значила — в этом смысле на него можно было положиться. Он обвел взглядом маленькую пустую комнату — не проглядел ли чего. «Дипломат» и пистолет следовало оставить на месте. Все было очень просто.

Он открыл дверь спальни. И вновь глаза его сфотографировали интерьер: односпальная кровать, деревянный стул, запыленный комод, фотография какого-то молодого еврея с небольшим шрамом на подбородке — как будто от удара дубинкой, две коричневые деревянные щетки для волос с инициалами Дж. К. и повсюду пепел от сигарет — дом старого, неряшливого человека, дом военного министра.

За дверью низкий голос шепотом, но отчетливо звал на помощь. Рейвен снова схватил пистолет. Кто бы подумал, что старуха окажется такой живучей! Как и в прошлый раз, когда зазвенел будильник, этот стон вывел его из себя: будто некий дух вмешивается в людские дела. Чтобы открыть дверь кабинета, ему пришлось ее толкать — мешало тело. Она, похоже, была уже мертва. Но чтобы не оставалось сомнений, Рейвен дважды, почти касаясь дулом глаз, выстрелил.