Мастера и шедевры. Том 2

Золотая обкладка ножен меча со сценой битвы скифов с греками

Большинство людей ощущают в юности окружающий мир — вопреки любым превратностям судьбы — все

Такова магия молодости: душа полна надежд на светлое будущее, веры в свои силы, в доброе начало…

И этот запас восторженной веры и любви хоть и истрачивается с годами, но каждый импульс, напоминающий чем-то о юности, как бы дарит нам утраченную свежесть.

Великую роль в этом колдовском процессе возвращения к собственной молодости чувств играет искусство, и как ни парадоксально — творчество древних.

Очевидно, именно дистанция времени с щемящей остротой дает нам возможность понимать сегодняшний день, наше бытие.

Казалось бы, невероятно, но именно творчество наших предков, порою наивное, иногда грубоватое и откровенное, их острый и правдивый пластический язык дают нам ключ к вйде-нию мира без предвзятости и с особой зоркостью.

Да, искусство пращуров, пронизанное легендами, сказаниями, мифами, вызывает у нас поток ассоциаций, неповторимых, ярчайших.

Потому человек XX века часто полон беспокойного желания побродить по площадям и улицам старых городов, любуясь дивными пропорциями и силуэтами древних арок, колонн, сводами полуразрушенных храмов.

Так же полны тайных чар и находки археологов, добывающих из немой мглы спящей земли, из бездны небытия прекрасные создания человеческого гения.

Так, трепетно взирая на шедевры древности, мы словно слышим зыбкий зов из глубины столетий, ощущаем свою отдаленную, но все же живую причастность, родство с этим давним, давним, полузабытым прошлым.

Как будто проснувшись от долгого и глубокого сна, с какой-то невероятной пронзительностью, словно совершенно вновь мы видим, видим вчера, сегодня и… завтра.

Так глубоки, таинственны силы искусства былого.

Руины старого Рима, древние усыпальницы Самарканда и белогрудые храмы Руси — все это будто говорит нам: берегите красоту, цените и верьте в прекрасное, заложенное в человеке, в самой природе.

Такое же неотразимое, незабываемое впечатление оставила у меня в душе выставка «Скифское золото», которая в свое время экспонировалась в Москве. Это шедевры VI–IV веков до нашей эры.

… По древнему преданию, на скифскую землю однажды упали золотые предметы — плуг, ярмо, секира и чаша… Так золото как бы само вошло в быт племени, стало символом целого народа.

Золото скифов… Оно мерцает то теплыми, почти розовыми бликами, словно отражая свет давно-давно отгоревших зорь, то сгущается до багрового сияния, и тогда словно чуется горький запах древних костров.

Порою золото становится желтым и нестерпимо сверкает, и тогда представляется, что восходит степное светило и слышен шелест трав и пение ветра над дикими просторами.

Иногда цвет золота холодеет, и тогда в его зеленоватобирюзовых отсветах словно мнятся прохлада и свежесть длинных ночных переходов, их бездонная лунность.

Дикая прелесть ковыльных степей. Девственная неистраченность буйной плоти природы…

Изобильны, почти нетронуты были дары земли.

Могуч был и сам человек, живший в ту пору.

Родниковость целинного воздуха, жар южного солнца, неукротимость степного ветра — все это кипело в крови кочевника, всадника, истинного сына просторов.

И когда мы любуемся шедеврами искусства скифов, то первое, что чарует и покоряет нас, — это движение, заложенное в каждом из творений. Динамика, движение — упругое, как тетива лука, натянутая до отказа.

Олень.

В этих произведениях, иногда таинственных по значению, а иногда откровенных, с наивной простотой рассказывается о народе. О его нелегкой, насыщенной трудами и битвами жизни…

Но что бы мы ни разглядывали на этой выставке из найденного во многих курганах нашей Отчизны, мы везде ощущаем мышечную плоть движения — пусть то будет прыжок пантеры или оленя или просто диалог воинов.

Обаяние скифского искусства — в его крайней обнаженности и откровенности.

Любой сюжет поражает почти детским желанием рассказать, поделиться впечатлениями. И тут нельзя не заметить, что характер восприятия мира тоже напоминает нам лучшие черты творчества детей своей раскрытой функциональностью, раскованностью, точностью и свежестью ощущения.

Это особенно изумляет в произведениях «звериного стиля», где с удивительными, доведенными до предельной точности пониманием и художественным вкусом изображены любимые герои — звери: пантеры, олени и мифологические грифоны… Весь этот сонм «зверья» — от крошечного кузнечика до могучего льва — ослепительно ярок и колоритен, доходчив и правдив. И еще, еще раз хочется подчеркнуть, что все движется, осязаемо и слышимо.

Так убедителен и правдив язык древнего искусства скифов, столь непохожего на закованное в цепи канонов искусство с берегов старого Нила.

Вспомните выставку, побывавшую у нас в Москве, — «Сокровища гробницы Тутанхамона».

Величавую немую статику, колдовскую застылость египетского искусства, постигшего секрет замедленных ритмов.

В этом царстве полу-улыбок, полупоклонов, чуть заметных знаков рук все как бы покрыто всевластной тайной жреческих культов, сковывающих человека-раба.

Боги…

Во имя этой страшной, мрачной и, по существу, бесчеловечной мощи и созданы были все эти бесценные изваяния.

И ни один папирус не сможет рассказать больше, чем маленькая статуэтка-ушебти или безмолвная золотая маска юного фараона, столь рано покинувшего грешную землю.

Да, часами я глядел на это море с остановившимися волнами, словно заколдованное злым волшебником…

Таково творчество Древнего Египта, глубочайшее по своему мастерству превращать музыку жизни в тишину и покой надгробий.