Мастера и шедевры. Том 3
Шрифт:
Так от седой древности до наших дней символом всепобедного бытия стал алый цвет.
Поэтому не удивляйтесь, когда увидите красных ахалтекинцев с лебедиными шеями на холстах у Иззата Клычева.
Творчество Иззата Клычева, молодое по своим поискам путей национальной школы живописи, только что, по существу, родившейся, примечательно своим обостренным старанием искать пути раскрытия жизни своего народа, своей республики средствами, еще никем не опробованными.
Мастер идет по нехоженым тропам.
И с каждым годом его холсты обретают свое неповторимое лицо. Он дерзает
На экспозициях больших выставок, где сотни и сотни картин, его полотна всегда узнаваемы. В них пылают горячие краски его родной Туркмении, горит огонь его неравнодушного сердца.
Свойство нашего многонационального искусства — это свойство радуги, носящей в себе светозарность и многоцветность при цельности светлого и доброго видения мира, природы и человека. В многоликости союза тысяч художников имя Иззата Клычева, прошедшего нелегкий, многотрудный путь воина, живописца, гражданина, занимает достойное место.
«Растут мои товарищи, туркменские художники. Помогают и мне двигаться дальше. Впереди отчет. Персональная большая выставка. Первая в моей жизни по масштабу», — говорит Клычев.
Больше полувека прошло с той поры, когда Иззат в апреле 1932 года нарисовал свою первую весну.
Ю. Кугач. Портрет В. Нечитайло
ВАСИЛИЙ НЕЧИТАЙЛО
Как неотвратимо безжалостна судьба!
Еще вчера ты говорил с другом, слушал его горячие слова об искусстве, спорил, постигал степень его взволнованности, удивлялся не по возрасту беспокойному сердцу, поражался мечтам, одолевавшим художника, узнавал сокровенное, порою далеко затаенное…
Товарищ рассказывал о последней своей картине, которая вот наконец готова, и завтра, завтра он оденет ее в раму.
— Ох эта рама, — подчеркнул живописец, — ну, и намучился я с ней, пока мне ее сделали. Ну, теперь, слава богу, смастерили.
А через день меня разбудил тревожный звонок телефона.
Тихий горький голос старого однокашника по Изоинституту проговорил:
— Ты знаешь, Вася Нечитайло вчера ушел от нас…
— Как? — мгновенно пронеслось в мыслях. — Ведь только день тому назад мы беседовали с ним. Василий был полон энергии. Жил целиком своей новой картиной. Уже приготовил раму…
— Да, вот рама, — прошептал в трубку голос. — Поднял один этот огромный, тяжелый багет, ты ведь знаешь, упрямый он, решил не ждать никого, и… сердце не выдержало. Мгновенный удар — и…
Голос оборвался.
Василий Нечитайло…
Все ждал от него, как и от его сотоварищей по институту Виктора Цыплакова, Константина Китайки, Юрия Кугача, Степана Дудника, Николая Г орлова, Макса Бир штейна, Анатолия Никича и многих других студентов, полотен своеобычных, ярких.
Это был выпуск молодых станковистов начала сороковых годов, ребят, прошедших непростую школу жизни, много сил отдавших на изучение нелегкого мастерства.
Их было почти
Свои дипломы они защищали в военную суровую пору. Многие из выпускников сражались в народном ополчении, рыли окопы, работали в плакатных бригадах. Помню, как писали они дипломные картины, сколько надежд, заветных чаяний было связано с этим первым словом, сказанным на пороге выхода в свет.
Ровесники. Святая, незабываемая пора молодости.
Как забыть гулкие коридоры института на Соколе, запах краски, масла… Само дыхание юности.
Разве можно все это вычеркнуть из памяти?
Строгие и веселые лица Игоря Эммануиловича Грабаря, Сергея Васильевича Герасимова, Александра Александровича Дей-неки, Бориса Владимировича Иогансона, Георгия Георгиевича Ряжского, Григория Михайловича Шегаля, Александра Александровича Осмеркина, других учителей.
Сколько волнений, тревог, радости, самого высокого счастья связано с этими невозвратно далекими годами!
Шутка ли сказать — полвека.
Каких лет!
Мастерская художника.
Вглядись в нее попристальней, и ты увидишь лицо живописца, его привязанности, узнаешь сокровенную суть его дара, познакомишься с манерой работы, с ритмом его труда, труда упорного.
Большая студия на Верхней Масловке.
Огромное синее вечернее окно.
Антресоли.
Ведущая вверх узкая лесенка. Длинный, во всю стену стеллаж, битком уставленный картинами. Высоко у потолка висящая гроздь пустых подрамников. Они ждут новых холстов.
Но их не будет…
Мастер ушел. Ушел навсегда.
Цыганочка.
Стоит посреди осиротелой мастерской массивный мольберт. На нем полотно.
«Автопортрет» Василия Кирилловича Нечитайло.
Строго, немного печально глядит на нас этот уже немолодой, но сильный, кряжистый человек.
Открытое широкое лицо задумчиво. Крутой лоб, упрямые скулы, прямой взгляд.
Все эти заметы рисуют образ мастера, обладающего волей могучей, характером недюжинным…
Крестьянский сын, пришел он в Москву с далекого Дона.
Принес с собой цельность и широту сына степей, росшего в трудные годы становления нашей Отчизны. И сполохи буревых двадцатых годов, казалось, мерцали в его глазах.
Вася еще мальчонкой воспринял всю сложность столкновения старого с новью. Он с ребячьей поры увидел рядом смерть, огонь пожарищ, услыхал визг пуль.
Все это заставило будущего художника почуять и попытаться осознать неспокойное, неповторимое время, в котором ему суждено было родиться и жить. С юных лет он горячо полюбил своих земляков, просторы ковыльных степей, донское раздолье.
И когда в шумных коридорах Всехсвятского появился этот крепко сбитый парень, чернобровый, с веселым прищуром светлых огненных глаз, студенты Московского института изобразительных искусств сразу нашли ему прозвище, которое он носил с гордостью, — казак.