Мастера и шедевры. Том 3
Шрифт:
«Я работаю для масс», — как-то гордо заявил Кустодиев.
… Никогда не забыть мне моей первой встречи с Кустодиевым.
Москва. Сугробы. Синий вьюжный вечер. Мы спешим в театр, почти летим. Скрипят полозья саней, морозный ветер сыплет в лицо колючую снежную пыль. Манеж, а дальше приземистые двухэтажные домики Охотного ряда. Красивый большой дом Колонного зала, и вот, наконец, театр. МХТ 2-й. Суета у входа. Румяные лица, белые клубы пара, звонкий говор. Зима 1927 года.
Уютное теплое фойе.
Шуршащий
Последние вздохи оркестра. Чей-то глухой кашель. Тишина. И вдруг музыка и взрыв ликующих красок.
Празднично, озорно ворвалась в зрительный зал народная комедия «Блоха» (по Лескову).
Яркий, звенящий поток смеющегося цвета.
«Шутейный» Петербург с придурковатым царем, напевавшим себе под нос «Боже, меня храни».
Лубочная Тула с церквушками, самоварами и подсолнухами.
Тула. Эскиз декорации к спектаклю «Блоха»
«Мужественный старик» Платов, орущий: «Молча-а-ть! Ура-а-а!!!»
И, наконец, сам Левша с неразлучной гармоникой-ливенкой. Аглицкая Меря, «аглицкая нимфозория» — блоха, все это было невероятно свежо, нежданно и незабываемо.
Перед нами предстал во всей первозданной красе русский лубок — радужный, острый, простой. Он был бесконечно далек от стилизации «под народность».
Это была сама лесковская Русь — горькая, песенная и талантливая. В те дни спектакль был откровением, открытием.
Постановщик спектакля режиссер Алексей Дикий говорил, что он мыслил себе «Блоху» как представление-лубок, почему-то высокомерно заброшенное в наше время.
Поэтому пришлось забраковать эскизы декораций, выполненные художником Крымовым, написанные слишком «натурально».
— На художественном совете был целый переполох, и меня (постановщика) предупредили, что в случае неудачи второго художника все издержки будут отнесены на мой счет. Я согласился, хотя у меня не было никаких денег.
Зато к тому времени я уже точно себе представлял, какой художник нужен для оформления задуманного нами спектакля…
И вот в дирекцию театра привезли, наконец, большой ящик с эскизами. Собрались все, так как было известно, что коллектив «Блохи» в цейтноте и от художника теперь зависит, быть или не быть спектаклю, а переделывать времени нет.
Затрещала крышка, открыли ящик — и все ахнули.
Это было так ярко, так точно, что моя роль в качестве режиссера, принимавшего эскизы, свелась к нулю — мне нечего было исправлять или отвергать…
Художник повел за собою весь спектакль, взял как бы первую партию в оркестре, послушно и чутко зазвучавшем в унисон.
А. В. Луначарский, бывший большим другом «Блохи», искренне нас поздравлявший, сказал мне во время премьеры, состоявшейся 11 февраля 1925 года:
«Вот спектакль, который кладет
«Блоха» возвращала в театр зрелищность, яркость. Она восстанавливала в правах театрального художника.
Русская Венера.
В ней не было ни обычных дога того времени конструкций, ни экспрессионистических нагромождений, ни обнаженной машине — рии. В «Блохе» заявляла о себе та несомненная, бьющая через край народность, которая присутствует в лубке, шуточной песне, в лихой частушке, в пословицах.
Это был Театр!
Это было чародейство, под стать колдовству вахтанговской «Турандот».
И если сейчас, спустя много лет, мы вновь любуемся «Турандот», то почему одному из столичных театров не показать снова «Блоху»?»
Накануне 7 ноября 1926 года Кустодиев пишет письмо-сга-тью, обращенное к зрителю в Большом драматическом театре.
«Многоуважаемый и дорогой товарищ зритель!
Легкое нездоровье удерживает меня дома и не позволяет вместе с тобой быть на сегодняшнем спектакле, когда тебе будет показана «История Левши, русского удивительного оружейника, и как он хотел перехитрить англичан».
Эту пьесу я ставил уже в Москве дога МХАТ 2-го, где она идет второй сезон. Здесь «Блоха» сделана мной по другому плану, в других костюмах и гримах…
От тебя, дорогой зритель, требуется только смотреть на все это, посмеяться над приключениями Левши, полюбить его — и унести с собой веселое и светлое настроение празднично проведенного вечера. Мы делали все, чтобы оно у тебя было, и надеемся, что работа наша не пропадет даром.
С товарищеским приветом Б. Кустодиев».
Читая эти строки, написанные за полгода до смерти, ощущаешь творческий подвиг, свершавшийся художником каждодневно, ежечасно.
Для того чтобы понять меру лишений и сложностей, окружавших Кустодиева, приведем всего две выдержки из дневника Вс. Воинова — биографа Кустодиева, оставившего нам эти бесценные свидетельства:
«26. V. 1924. Воскресенье. Вечером у нас собрались гости: А. П. и С. В. Лебедевы, Ю. Е. Кустодиева, супруги Лансере, Нерадовский, Д. М. Митрохин, С. П. Яремич, Верейские… Малявины, М. В. Добужинский. Было очень хорошо, говорили о любимом нами всеми искусстве.
Портрет Н. Н. Семенова и П. JI. Капицы.
Печальные вести сообщила Юлия Евстафьевна. Самочувствие Б. М. физическое и психическое ужасное, у нее самой гаснут силы поддерживать бодрость его духа и самой бодриться.