Мастерская человеков
Шрифт:
– Я и не думал с ней говорить. Я сказал: "Поговорите, пожалуйста, с хозяином Мастерской Человеков".
Так я сказал ей.
Латуп несколько успокоился.
– Ну и что же?
– хмуро спросил он.
– Я только сказал это. Больше ничего. Затем на вопрос, почему не готов ее жених, я ответил, что у нас очень много заказов, что мы завалены работой и не успели.
Это еще больше успокоило старика, и он, придавая голосу мягкость, спросил:
– С чем же она ушла?
– Я просил ее зайти через неделю, взял ее адрес и обещал известить,
– Ну ладно. Так чего же она хочет? Она ведь ясно сказала, какой жених ей нужен. У меня записано.
И, чтобы сгладить грубость в обращении с Капеловым, Латун добавил, смягчая тон:
– Черт их возьми, уже начинают надоедать! Ну ладно! Вот успокоимся немного, пойдем с вами куда-нибудь, посмотрим на людей, посмотрим, какие бывают вообще люди, и сделаем ей жениха по какому-нибудь образцу. Знаете, я уже забыл, как люди выглядят! Весь день так суетишься и столько думаешь о людях, что забываешь, как они выглядят. Вот уж действительно, изза леса деревьев не видишь...
– Замечательно!
– искренне обрадовался Капелов.
– Это превосходная идея! Действительно, пойдем куда-нибудь, посидим, отдохнем. В самом деле, посмотрим на людей.
Он обрадовался потому, что прежде всего откладывалось исполнение заказа девушки - таким образом, не исключалась надежда, что заказ этот он выполнит сам. Кроме того, примирение с Латуном и перспектива провести с ним несколько часов в общественном месте обещала какую-то возможность отдыха и развлечения. Он так устал!
– -Черт его знает!
– повторил Латун.
– Кутерьма вокруг такая, что, право, забываешь, как люди выглядят. Я вижу одно тесто людское... ткани... чепуху всякую... и вот эти эликсиры и колбы. А людей не вижу.
Ну ладно! Погром кончился, порядок восстановлен - люди куда-то ходят, приодетые, вымытые... Мы не хуже других. Пойдем тоже, посидим, посмотрим и подберем образец для жениха.
И на другой день, под вечер, когда не было Кнупфа, Ориноко и Камилла, Капелов напомнил Латуну о его намерении.
Они приоделись, Латун, заметно оживившись и даже что-то напевая, надел гуттаперчевый воротник, с которого смыл засохшую - по-видимому, свою же кровь тряпочкой. Капелов быстро побрился, и они вышли.
Город, небольшой, по-южному беспечный, отдыхал, точно в нем ничего не произошло - ни погрома, ни величайшего на земле открытия. В черной тьме приятно подтанцовывали огоньки. На главной улице, где мостовая была асфальтирована, публика разгуливала взад и вперед. Девушки попарно, по трое и по четверо жались друг к другу. Им преграждали путь парни. Некоторые с лихим видом опытных донжуанов размахивали палочками, руками, фуражками, хорохорились на все лады, курили, ругались и всячески обращали на себя внимание. Девушки взвизгивали от их приставаний и смеялись. Смех перемежался с различными выкриками тех и других. Теплый вечер благословлял и нежил всех. Население отдыхало, молодежь резвилась. В темном небе зажигались звезды.
У афишной витрины Капелов заметил большое извещение о концерте. Тут же, невдалеке, находилось и здание театра. Его освещали большие огни, и публика сплошной массой поднималась по старым покривившимся ступеням широкого входа.
– Вот, зайдем сюда, - предложил Капелов.
– Почему сюда?
– Тут концерт. На концертах обыкновенно не тушат электричества в зале, мы будем иметь возможность видеть людей. В театре и кино, как известно, зал во время исполнения не освещен.
– Хорошо, - задумчиво и мягко согласился Латун.
Положительно, он был бесподобен в этот вечер! Капелов не знал, как выразить ему благодарность и восторг.
От первых резких и патетических фанфарных звуков симфонии у Капелова сперло дыхание, горло сжала спазма, и из глаз полились слезы.
Не зная от смущения, куда девать мокрые глаза и прыгающие губы, Капелов, страдая, хотел повернуть голову, - ведь люди стыдятся слез, которые они проливают в театрах, в кино и на концертах, - но он не смог: голова ведь у него не поворачивалась в обе стороны...
Опять волна ненависти поднялась в нем против Латуна: ну что ему стоило поправить голову, чтобы она могла свободно поворачиваться?! Он сам бы это сделал, но резать свою собственную голову все-таки рискованно. Латуну же такая операция почти не стоила бы усилий. Капелов напоминал ему об этом довольно часто. Но ничего не выходило. В последний раз Латун сказал: "Я занят, вы же видите, что я занят", - он действительно собирался куда-то. А в другой раз огрызнулся еще резче:
"Что вам торопиться! В Америку собираетесь, что ли? Вы же не уезжаете, и голова у вас на плечах, а не... гденибудь". Он чуть не произнес "в канаве", но в последнюю секунду, сделав над собою усилие, не напомнил ему про этот печальный, но, увы, достоверный факт.
Ненависть Капелова была остра. Известно ведь, что мы особенно ненавидим тех, кто сделал нам добро, но, так сказать, недоделал - как будто добро можно "доделать", как будто оно имеет границу... Увы, оно безгранично, как и зло, - вероятно, поэтому и обстоит так неблагополучно дело с человеческой благодарностью...
Однако ненависть Капелова к Латуну возникала вспышками и быстро потухала. Латун заметил волнение Капелова, его слезы и прыгающие губы и сказал:
– Надо будет как-нибудь исследовать вас и установить причину, отчего вы плачете в минуты эмоциональных давлений извне - от нервности, или у вас характер такой.
Но Капелов уже не плакал. Слезы от театральных или киноволнений, отчего бы они ни происходили - от расшатанной нервной системы или от свойства характера, - как известно, быстро высыхают.
Капелов с жадностью вглядывался в окружающую публику. Ему нравились люди - они пришли сюда такие чистые, вымытые, здоровые.
Его опять захлестнуло неодолимое желание писать стихи. Он достал из кармана тетрадку, которую всегда носил с собою, и начал писать, как и в прошлый раз, не зная, впрочем, что он пишет, стихи или прозу, и нисколько не интересуясь этим.