Мастиф
Шрифт:
Свет, море света и поначалу кажется, что ослеп. Кажется, что солнце — это нереальнояркая декорация, пожухлая трава неестественна, и теплый воздух невозможно свеж, словно его пропустили через фильтр и обогатили озоном. А она стояла рядом, словно картинка, дополнение к пейзажу на обложке глянцевого журнала. Может быть, чуть повыше Полины, в облегающем матово-черном комбинезоне со шнуровкой на груди, на плечах и бедрах, на спине, животе — кажется, затянуто все что можно. Не тощая кукла, но плотная, с высокой грудью, узкой талией, широченными бедрами и толстыми икрами. Полина взглянула в глаза и дрогнула. Наверно, так бы смотрел оживший мертвец. Зрачок без белка, глубокий, бездонный, кажется, что задержи взгляд — и пропадешь, исчезнешь навсегда. Их спасительница (язык не поворачивается
— Мы ей мешали, — поняла, наконец, Полина.
— Красивая, — пробормотал Сашка.
Полина только фыркнула в ответ.
К Красному озеру они вышли к заходу солнца. Пламенно-красный диск уходил за горизонт, отражался в темной воде, сосны протянулись по водной глади, и озеро казалось жерлом вулкана, где лежит пока еще спокойная лава, варится и накаляется, готовясь к свободе. Полина и Саша расположились прямо на песчаном берегу, рядом с чуть парящей водой.
— Озеро теплое, — сказал Александр.
— Что? — не поняла Полина.
— Они подогревают озеро, — объяснил Саша. — Наверно, ходят сюда купаться. Не знаю, но вода градусов тридцать…
Полина подошла к берегу, зачерпнула воды. Нет, они его не греют. Будь здесь Иван, то сказал бы точно, но нет на дне местной достопримечательности ни мощных тэнов, ни кранов с кипятком.
— Не так все просто, — прошептала она. — Тут не просто теплая вода. Она тепло отбирает. Здесь закон нарушен, вот Ванька и простыл — у него же нюх на такое… Слушай, Саша, ставь палатку а лесу, а то завтра больными проснемся.
Лицо ее сморщилось, словно от боли:
— Если проснемся — сказала она едва слышно.
Костер хрустел сухими сучьями, в котелке шипела вода на чай. Рюкзаки Федоровича и Ивана они нашли нетронутыми, так что теперь у них было все, чтобы с удобствами переночевать в лесу.
— Здесь все пропитано злобой, — произнесла Полина. — Нет ненависти, нет желания уничтожить. Просто злоба.
— Что делать-то будем? — спросил Саша. После того, как он отошел от пережитого, будущее вырисовывалось в мрачных тонах. Надо идти в милицию, в органы, доказывать, сидеть за решеткой, подобно зверю. Что за идиотское наказание — лишение свободы? Кто додумался, что свобода может быть ценной? Человек всегда от чего-то зависит. Всегда несвободен, он не может даже говорить то, что думает. Хотя, что такое слова? Лишь пустое сотрясание воздуха. Однако именно от них, от слов, зависит многое, если не все. Передача мысли на расстояние — вот что значит произнесенное слово. Оно как волшебство. Если начальник сказал, что надо выполнить тройную норму — умри, но выполни. Дрожание атмосферы приводит в действие громадные силы, заставляет строить города, перебрасывать через реки и даже моря мосты, рыть подземные аэродромы. Растить пшеницу и ячмень — хотя сколько не говори глупым растениям — быстрее они не заколосятся. Или заколосятся? Если дать им много света и тепла. И удобрений. А если света и тепла будет слишком много? Что, если в человеке будет слишком много разума? Самые разумные, самые умные, светочи культуры и науки, гении — что они дали человеку? Винтовку, танки, ядерную ракету… «Следующую мировую войну не выиграть без применения массового переливания крови»… Ну что, падлы, допереливались? Он уже здесь, ваш самый умный ученый, гений, титан мысли. Вот они сидят, глубоко в подземной лаборатории, исследуют, обучают — пока только самих себя, но что будет, если они, сотни, многие тысячи, выберутся из своих шахт… Их невозможно контролировать, как невозможно контролировать саму мысль. Они будут смеяться, как смеются дети над обезьяной в зоопарке. Они начнут ставить капканы на мышей, крыс и дичь покрупнее — чтобы не слишком распоясывались… Они будут тыкать вас рожей в ваше же дерьмо — не пакости, не гадь, не сри, псина поганая, где живешь.
— Я пойду купаться, — заявила Полина после чая. На нее нашло отрешенное спокойствие. Хотелось прожить последние часы как можно ярче, мощнее, чтобы чувствовать каждую минутку, секунду. Скоро наступит темнота, за которой она не может видеть ничего.
— Смотри, — она поднялась над огнем, протянула руки прямо над пламенем. Красные языки шарахнулись в стороны, словно в страхе.
— Хочешь, покажу, что я умею? — ее глаза тлели подобно уголькам. Или пламя отражалось. Может ей удастся напугать того, кто придет из темноты? Может, он откажется от мысли нападать, увидев всю ярость, какую она может обрушить на кого угодно…
— Сейчас поднимется ветер, — сказала она, и тихонечко запела.
Песня, древняя и могучая, просто один звук, который надо вплести в куда более могучую и древнюю песнь ветров, миллиарды лет веющих высоко над землей. Пусть они спустятся, и посмотрят на того, кто зовет их во тьме, около маленького костра. Они уже слышат, они любопытны — как дети, их полет свободен, они делают только то, что хотят. Дети воздуха, солнца и океана — даже малейшее их движение смертельно опасно для тех, кто живет глубоко внизу. Никогда еще маленькая женщина с длинными волосами не взывала к таким силам. Она не могла их контролировать, как старый полковник, врач-убийца мог контролировать свои и чужие тела. Не могла заставить слушаться, как заставлял слушаться любую железку красавчик-гомосексуалист Иван. Она могла их только призвать, и призывала — на сколько хватит сил.
Глава 8
Полина прошла прямо через стелющийся по земле огонь, навстречу пронизывающему ветру. Александр вскочил, чувствуя, как кровь стынет в жилах — но не от страха, просто вокруг слишком холодно. Воздух стал колючим, выжимал из глаз слезы, лез под рубаху. Саша схватил меч — единственное оружие, пусть даже против ветра оно не подходит, но за ветром может явиться что угодно. Или кто угодно… Полина, не сгибаясь, шла по направлению к озеру.
«Она хочет его заморозить, — сообразил молодой человек. — Она бросает вызов».
И пусть, пусть! Он хочет посмотреть, оценить, понять. Его способности уже изучены и оценены. Единственное, что он может — отойти в сторону или бежать. Это у него хорошо получается, лучше всего. Так попробуем напасть, попробуем сами стать опасными!
Красное озеро уже не было красным. Оно стало черным, по застывшим в хаосе волнам струились змейки снега. У нее получилось! Саша ликовал. Так их! Купаться хотите? Вот вам, выкусите! Через секунду пришлось упасть на колени — буран ревел и ломал деревья, яростный свист воздуха глушил все остальные звуки, и казалось, что многовековые стволы падают беззвучно. Стало трудно дышать, и вот тут Саша понял, что он сейчас замерзнет, превратится в ледышку с выпученными глазами, если ветер продолжится еще хотя бы пять минут. Глаза уже отказывали, когда Александр заметил, что к ним кто-то идет. Прямо по льду озера, не обращая внимания на буйство стихии.
— Юра, — выдавил Саша. Теперь он точно видел, что это был их проводник по лаборатории. Бесстрастное лицо укротителя зверей. Полина смотрела на него без страха — это еще не конец, это не он, смерть еще впереди. И что может сделать Он, один-одинешенек, против сил, которые копились тысячи тысяч лет, против разума без разума, против нее, Полины?
Ветер стих вмиг. Наступила относительная тишина — только лес голосил лопающимися деревьями. Лед ушел, пропал, теплый водоворот подхватил Полину на руки. Она не верила сама себе. Эти, а точнее этот — Юра — не просил, не призывал — он просто приказывал. И приказы его исполнялись — безоговорочно, даже древние ветра признали свою неспособность не подчиняться. Ей захотелось заорать, заблажить, завопить: как? Как он может? И неужели это вообще возможно? Время, скрученное в петлю, снова возобновляло свой бег. Юра мог управляться и со временем. Не открывая рта, не делая смешных пассов руками, не принося никого в жертву. Одного его желания было достаточно.
Тогда пусть! Она признает поражение, она подчинятся, даже его рукам, которые безжалостно рвут одежду, валят на теплый песок. Полина упала навзничь, широко раскинула ноги. Александр видел, как Юра вошел в нее — не снимая своего идиотского комбинезона, мощным толчком, от которого женщина вскрикнула и кричала еще долго, на одной ноте, почти звериным рыком. Не пыталась больше защищаться, не отталкивала и не сопротивлялась. Луна бесстыдно подглядывала с неба, и создавалось такое впечатление, что неистовая парочка совокупляется прямо на воде — в дорожке лунного света. Александру казалось, что он сошел с ума, его слабый разум отказывался воспринимать действительность, и страстно захотелось подойти и глупо спросить: