Мастиф
Шрифт:
Шансы? Шансы есть. Можно не вскрывать дверь, а прорезать проходы к соседям, его оружие может распластать и сталь… Маленькое восстание, и Саша будет ковылять в последних рядах, его бросят — как только выйдут за ворота… Но надо будет объяснить будущим соратникам, что свобода — это не пространство за бетонными стенами. Свобода — это когда автоматчики не сидят, а висят вверх тормашками на вышках, когда надзирателям лежат с выколотыми глазами в карцере, а лучше всего — сделать из молодых сосенок острые колы, вбить в землю, круто посолить острия (так, для смеху больше), снять штаны и посадить мягкими задницами, только осторожно, чтобы кишки прорвались, но печень и сердце трогать нельзя, это точно. Но они, те, кто рядом, не понимают
Он пройдет свой путь один, от начала до конца, лишь бы руки не подвели. И как паскудно, что после смерти кто-то поднимет с земли честную сталь, и меч, созданный Полеславом специально для него, для Мастифа, попадет к идиоту и сволочи…
Кажется, ему послышалось… Неужели он наяву слышит голоса?
— Сашка! — орал могучий бас, словно дух Шаляпина решил почтить вниманием их тюрьму. Александр вскочил, перекосился от боли.
— Сашка! Смирнов! — орал во всю мощь двенадцатилитровых легких Шпак, богатырь, трудяга, лучший друг.
— Я здесь! Серега! Я иду, — проскрипел Александр. Кряхтя, он вырезал дверь, навалился, чтобы клепанная сталь вывалилась наружу.
— Санька!
— Серега!
— Держись, дружище, я тебя счас вытащу… Отойди, разнесу гадов к матери…
Решетка распахнулась, Серега подхватил окровавленное тело на руки, понес. Их отход прикрывала Ень. Сашка был близок к обмороку, но все равно заметил, как хищно горят глаза китаянки, как умело она обращается с оружием. Настоящая богиня войны, не такая уж и хрупкая, больше гибкая, стремительная, форма на ней сидит просто ошеломительно… лучшая подруга настоящего воина.
Свежий воздух опьянил, Александр от боли не понимал — снится ему, или все наяву, во дворе во все стороны палят «волкодавы», с вышек и стен огрызаются, но вяло — видимо, Шпак перед атакой «снял» всех, кого только мог. Молодец, умница, его бы в пару с Наилем — цены бы не было такой парочке.
— Я тебя вытащу, — гудел Шпак, стреляя с одной руки, перебросив Мастифа через локоть другой — как тряпку.
Ворота уже близко, как их вскрыли? Смешно, но Саше вдруг подумалось, что Шпак выбил их плечом… Искореженное железо под ногами, треск выстрелов все злее, пули не свистят — смерть не слышно за таким шумом. Один из «псов», Гиви-Боксер, словно споткнулся неудачно, а потом — повалился. Второй, Коля-Колли — развернулся, опустился на колено, сталь уже рвала ему живот, летели клочья, но он продолжал стрелять, еще секунду, пока в рожке не кончились патроны. Саша почувствовал, что падает, Шпак тоже запнулся, слон неуклюжий, упал на колени, захрипел, уронил друга на бетон.
— Сер-рей! — с отчаянием закричала Ень, и Мастиф понял, что все, надо вставать, идти самому, иначе — останешься здесь ни за понюшку.
— Еня! — Александр сначала хотел, чтобы она помогла, но потом передумал.
— Еня! — рявкнул Мастиф. — Прикрой Шпака! Убей их!
— Сер-рей! — кричала китаянка, подставив узкое плечо, словно прикрываясь обмякшим телом, а на самом деле пытаясь поднять полтора центнера неподъемного тела, невероятную тягу, и пули каждую секунду прибавляли гиганту в весе…
Даже сквозь шум и грохот слышен голос Шпака:
— Сашку мою… дочку… снайпер, — выплевывает богатырь слова вместе с кровью. — Из-за тебя… козла… я тебя… Девок береги… Беги… Сашка, я прикрою…
Мастиф сжал зубы. Обязан выжить, чтобы не случилось! До грузовика метров пятьдесят, навстречу бежит Леша-Полкан, Еня уже не пытается поднять любимого, молча строчит, выбирает секунды для спасения, потом тихо падает рядом. В черных волосах — осколки разбитого арбуза, Полкан тащит Мастифа, треск почти утих, только где-то буйствует огонь, и ревет старый надежный двигатель.
— На живом все заживет! — кричит Полкан, и Мастиф кивает. Заживет, как на собаке заживет…
— Кишками вашими вам руки свяжу, — бормотал Мастиф. — На бетон вас положу, по ногам вашим проеду, да не раз и не два, и скажу — это есть хорошо. Чтобы все видели, чтобы все чувствовали, чтобы все поняли… Потом сложу, живых в один котел сложу, без воды, всех вместе, чтобы друг друга заводили, всемеро воздастся каждому, чтобы как трусы… даже собачьей смерти не будет…
Дома все спокойно. Дом вымер, стал серым и тихим, в нем почти не жили. Ветер стучал по расхлябанному капоту, тучи на небе приготовились плакать. Полкан дотащил Сашу до второго этажа, вручил заплаканной Наташе. Сбежались все, поднялась Женя, Аня принесла компрессы, три женщины вместе выхаживали единственного мужчину, а потом Аня повернула голову (Александр это очень четко запомнил, хоть и был как в тумане), и спросила сжавшегося Полкана:
— Где Сергей?
— Анечка, — человеко-пес не находил слов. — Анечка, Шпак там… Там остался… И китаянка его тоже…
Аня встала с колен, пошла, ударилась об стену, упала, Женя с Наташей засуетились снова, а следующим мгновением Александр увидел сына.
Сначала Саша думал, что это сон. Он часто видел Ивана во снах. Любой отец гордился бы таким сыном, Александр тоже гордился. Не только внешностью, которой бы позавидовал любой ариец, или умом, который привел бы в почтение Ньютона. Саша гордился тем, что вырастил настоящего человека, пусть это и не его заслуга, но ведь — честен, справедлив, умен, красив, вежлив, воспитан, добрый без меры, жесток в меру, не пьет, не курит, стихи пишет, картины, от навоза свежего нос не воротит, в поле — лучший помощник. Всего понемногу, от всего чуть-чуть. Уважает, да и любит отца и мать, старшую сестренку чуть ли не на руках носит. И Люда в Иване души не чает, хорошо это или плохо — не понять…
— Хорошо, что ты вернулся, — прошептал Саша.
— Я ненадолго, — ответил Иван, коснулся отцовского горячего лба, боль тотчас же отступила, но не исчезла, а спустилась — к рукам и ногам.
— Лечишь? — прокряхтел Александр. — Зубы мне надо…
— Не дергайся, — предупредил сын. — Плохо срастется. Будут тебе зубы. Потом долго спать надо.
Александр застонал, не в силах больше терпеть. В комнату заглянул Леша-Полкан.
— Чего тут? — спросил он, страх промелькнул в глазах. А сын легко поднялся, протянул руку к человеку-псу, подтянул к себе, положил гигантскую пятерню на плешивую голову и легко, но с треском — повернул. Полкан свалился на пол, засучил ногами.
— Этот человек предал тебя, — высокопарно сказал Иван, восьмилетний подросток, «высокий юноша с горящими глазами», Человек с большой буквы. Вот с кого надо спрашивать! Вот кто может помочь. Есть все-таки бог на свете…
— Он собирался предать тебя еще, — добавил сын, снова сел на пол рядом с отцом, положил ладонь ему на глаза.
— Спи, — сказал он словно маленькому. — До чего же, папка, ты живучий… Я еще приду, надо обговорить кое-что.
Через два дня Александр уже встал на ноги, голова кружилась, Наташа пытались подсунуть ему старый костыль, на котором он скакал еще двадцать лет назад, когда сломал позвоночник. Но Мастиф посмотрел на ржавую железяку, хмыкнул, и приспособил под костыль снайперскую винтовку с пластмассовым прикладом, на дуло наставил набалдашник, чтобы пыль и грязь не попадала, а после первого выстрела все равно сорвет, так что все нормально.