Мастиф
Шрифт:
— Это вы у Шишкова ведь прочитали, — спросил однажды Александра сосед снизу. — Вот ведь не думал, что вы…
— А что я? — нахмурился Мастиф.
— Да ничего, — сразу заткнулся сосед.
Глава 33
— Ты за что сидишь? — спросил как-то сосед «в ногах», тощий бывший военный, капитан инженерных войск.
Мастиф усмехнулся, но ответил:
— А что, не понятно? За Савву сижу. Кто ему башку открутил? Ты, что ли?
С расспросами отстали. Зато постоянно заводили рассказ о своем. Кого-то постоянно уводили, кого — приводили, кто-то возвращался, а некоторые — нет.
— Говорят, вместо пятьдесят восьмой уже шестьдесят третью
— А тебе то что, говори — проворовался, судите.
— А если ворованное попросят?
— А что — нет?
— Да есть…
— Ну и…
— А я, когда в комиссии служил, другое слышал…
Все они вокруг — какие-то мелкие лавочники, дельцы, очень часто государственные служащие, почти всегда — служащие того, другого государства, другой России, Мастиф и названия его точно не знал. То ли союз народных государств, то ли российская федерация, то ли союзное государство России и Белоруссии. Попадались учителя, музыканты, врачи, офицеры, частники из охранных агентств, агенты и менеджеры компаний, названий которых Саша тоже никогда не слышал, мелкие банкиришки, менялы, ростовщики, торговцы гнилым хлебом и тухлой рыбой.
Правильно, думал Александр, пока еще двадцать седьмой год, за крестьян и рабочих только на следующий год возьмутся. Пока еще сортируют мелкую шелупень, большую сразу расстреляли, сам же Мастиф и расстреливал. Закрутилось, завертелось, кровь нужна, чтобы полозья смазывать, да и про запас надо. Пока кровососы сами себя не перегрызут, сами себя не пересажают — не остановятся. Революция их наверх подняла, кувырнулся шарик, и снова он на месте застыл, знать бы только, что за стопора там, внизу стоят? Словно башмаки под колесами — сорвался с одного — другой удержит. Кто они, эти башмаки, где промашка, кого надо было в первую очередь?
Откуда они взялись — все эти люди? Почему они продолжали жить на земле, которую он, Мастиф, уже называл — много лет назад называл — свободной?
— За что я здесь? Что за идиотство? Какой сговор? — стонал кто-то с противоположного ряда.
— Нет, сосед, вы мне скажите, почему меня именно? Может, я особенный какой в совете сидел? Мы же все вместе решение принимали, — быстро говорил бывший банкир.
— А я почему…
— Вы думаете меня за что-то?
Камера застонала, заныла, никто никого не слушал, всем казалось, что нарушения их слишком мелки по сравнению с приближающейся карой.
— За что? За что? За что? — ревели люди, три десятка мужчин, которые могли влегкую выбить дверь в коридор, обезоружить надзирателей, разорвать все в клочья.
— Вы хотите знать, за что вы здесь сидите? — Мастиф мягко соскочил на пол, и шум начал затихать. Все замерли, словно собрались слушать новую, прекрасную сказку.
— За что вы здесь умрете? Я расскажу, попытаюсь. Но прежде я хочу спросить, неужели вы даже не догадываетесь? Неужели не понимаете?
Александр обвел взглядом помещение, все смотрели на него, кто с удивлением, кто с презрением, со злобой, а кто-то и с весельем в глазах. Посмотрим, послушаем, что скажет этот человек с собачьей кличкой…
— Я скажу, кого я вижу здесь в большинстве, — тихо начал Саша. — Вы — люди, но вы не просто лентяи, не просто никчемные винтики, вы — паразиты и кровососы. Пока не произнесу — «я все сказал» — никто здесь не разинет своей пасти. Иначе языки буду вырывать! — угрожающе прорычал Мастиф.
— Никто из вас в своей жизни никогда и ничего не делал для других людей. Может, кто-то забил гвоздь или прочистил сортир — но в собственной квартире, в собственном толчке. Остальное время вы сосали мою кровь и кровь моих братьев. Служащие, менеджеры, банкиры — вы только и думали, чтобы выбрать местечко потеплей, чтобы урвать жирный кусок. Я и подобные мне всю жизнь только отдавали. Я работал токарем — чтобы вы ездили на дорогих и красивых машинах. Я выпускал датчики — чтобы ваши машины не ломались. Я растил хлеб — чтобы вы его жрали. Всю жизнь — отдавал, отдавал, отдавал…
Есть различие между трудом и работой. Да, многие из вас трудились, может быть, до потери пульса. Но работал только я… Работа, падла, может быть со знаком «плюс», а может быть со знаком «минус». Так вот — моя работа — со знаком «плюс». А ваша, даже не знаю, как бы вам еще обидней сказать, разве что в харю плюнуть… Ведь сверхчеловек отменил для нас все, что может быть со знаком «минус». Не даром ведь электричество вразнос пошло… Надо же случится такой глупости — человек, рабочий, крестьянин, вдруг понял, что хватит отдавать все, что он сделал, а взамен этого получать нищие банковские счета, телевизионные шоу, глупые развлечения, пустые обещания — плод вашего труда. Вы всегда считали нас серой массой, быдлом, пытались даже переделать, поднять уровень образования, сделать умными и красивыми. Чего же вы теперь орете? Чего заныли? Вот он я, ваш образованный рабочий и крестьянин. Да только вот промашечка вышла. Не хочу ничего отдавать просто так, не хочу больше работать на кого-то. Ан нет, не дают, прилипли, кровососы. Вот поэтому встал я, встали мои друзья, встали работяги — и решили спросить: а за что их так гнобят? За деньги? Вот вам ваши деньги, подавитесь ими! А если не подавитесь, то я то вам пасти буду рвать, смотреть, какого цвета ваша кровушка. Может, она у вас голубая? Да нет, не голубая, совсем не голубая. Красная, жаркая. Много вас, много крови насосали. Ничего, ничего… к стеночке поставим, только жаль, что не сможем всех и сразу, — Александр говорил не прерываясь, пытаясь сказать как можно больше до того, как недовольный гул перерастет в крик, а потом и в драку. Жаркая будет драка — может быть последняя.
— А я? — Мастиф вышел на середину, рванул рубаху, словно стало жарко. — Знаю, за что я здесь. Я, таких как вы — стрелял десятками, сотнями, в землю заколачивал, за ноги вешал. Отцов и жен ваших, и детей ваших, чтобы они такими же паскудниками не выросли. Я же селекцию знаю, я же общество фильтровал, чтобы ни одна гнида мимо не проскочила. Чтобы ни у кого даже мысли не возникло, что живое слово можно бумажкой заменить. Я преступник, и знаю, в чем провинился. А вот вы не знаете — тупые скоты. Это же надо — довести такого спокойного, терпеливого, безобидного Андрея Павина до того, что он тоже убивать захотел. И рабочего, который сорок лет у станка без жалобы выстоял — а потом «жилет смертника» надел? Сколько же надо нас давить и унижать, чтобы мы такими… Эх, блин, как жаль, что мало успел за яйца подвесить…
— Эй, базар-то фильтруй…
— А как же мы, врачи, учителя? — послышался крик с дальних нар.
— Мочи его, собаку, — прохрипел бывший банкир.
— Палач! — кричали уже многие, они уже знали, что и ком кричать.
— Отчего бы не подраться? — тихо сказал Саша. А Мастиф выкрикнул:
— Ну, держись, сволота!
И — запустил ближнему пальцы в рот, большой палец уперся в подбородок, вывернул — так вырывают нижнюю челюсть — и еще раз дернул вверх, большим пальцем чуть ли не прорывая плоть, что есть дури, поволок визжащее тело за собой.
Кто протянул руку? Мастиф упал на подставленный локоть всем весом, с наслаждением слушая страшный крик и хруст кости. Вцепился в курчавые волосы, перехватил чужую ладонь, сломал палец, бросился на худого военного, запрокинул голову и впился в кадык зубами, развернулся, пролетел через нары, его пытались задержать, сорвали сапог, но он только рычал… Поймал кого-то за голову, не ощущая ударов — упал на пол боком, хрустнула шея, рядом чья-то нога в калоше — и рука Мастифа молниеносно бросилась вверх, нащупала мягкий клочок плоти — и вывернула, почти оторвала…