Мать моя — колдунья или шлюха
Шрифт:
У отца — много книг. По психологии, по истории. Целая стена — физики и математики. И очень рано физика и математика читаются мною так же, как беллетристика, не могу оторваться.
Отец ждал мальчика. Он очень ждал мальчика, чтобы решать с ним задачи.
Задач у отца много. Он решает их целый день на службе и после ужина дома.
За ужином он не читает газет и не смотрит телевизор. И, хотя ест с нами за одним столом, он не слышит того, что говорит мать (как всегда, она просит деньги на то и на это), не спрашивает меня о моём школьном дне, вообще не замечает
А я смотрю в не видящие меня глаза и заставляю себя задать отцу вопрос: «Какую задачу решаешь ты сегодня?»
Вдруг и я могла бы решить? Ведь я лучше всех в школе знаю математику и побеждаю на всех олимпиадах.
Задать вопрос никак не получается, я робею в его присутствии и боюсь сбить его мысль. Я знаю этот процесс — когда уравнения выстраиваются в нужном порядке, числа впрыгивают на своё место в формулы, и сам собой рождается ответ. Главное — не отвлечься в этот момент. Я знаю это состояние — когда жива только голова, только цифры, только формулы… У меня — так же, как у отца, голова живёт сама по себе, хотя внешне я и не похожа на отца. Я не красива, отец — красив, у меня не чёрные, а голубые, материнские глаза, и я белобрыса. Правда, фигурой я — в отца: длинная, тощая и плоская, как доска. И мой мозг так же, как у отца, не зависит от меня — всё время работает над очередной задачей. Не влюблена. Не зов полов (дочь — отец) — тайная тяга, описанная в учебниках психологии и сексологии, мне нужно, мне очень нужно проникнуть в его святая святых и понять, какие задачи решает он.
Ужин кончается. Перемена места. Из-за стола обеденного — к письменному, а по сути — то же отсутствие. Отсутствие всегда — в любой точке: дома, на улице, в своем научно-исследовательском институте. Работа спрятана от жадных чужих глаз. Не мне, кому-то, достанется результат той работы — начальнику, физическому журналу, что ляжет на специальную полку в отцовском кабинете.
Мать всегда дома. А мне так хочется проникнуть в кабинет, схватить журналы и потрепать добычу — прочитать все статьи отца, разгадать его тайны.
В тот день из-за снега отменились занятия в школе. Снег падал и падал всю ночь. В окно выглянуть нельзя — подоконник завален доверху. До середины засыпан подъезд — говорят, с трудом отодвинули его дверь.
Мужчин дома мобилизовали чистить снег.
И отец тоже пошёл.
Он будет чистить снег? Но тут же я сама себе и ответила: ему всё равно — сидеть, идти, совершать запрограммированные движения, голова работает.
Что повело меня следом? Бросив мать в тылу одну, с цыплёнком и кастрюлями, я кинулась за ним.
И на улице, под окрики местного временщика, распределяющего, кому, где, что делать, под болтовню толпящихся женщин («Сроду не помню такого…» «А вот в тридцатых, помню, завалило нас до крыши, но жили мы в одноэтажном, выбраться не могли три дня»…) отец, наверное, один из всех, не замечал ничего вокруг, хотя, как и все остальные, стоял по колено в снегу, подхватывал снег широкой лопатой, откидывал, куда ему приказали, выпрямлялся на мгновение и снова низко склонялся к земле.
Вот уж не думала, что он что-то подобное сумеет делать. А он делал и — ничуть не хуже других.
Чтобы не стоять без дела, я тоже работала, но лопаты не было, а потому я скатывала снег в комки. Он плохо лепился, но все же мне удавалось снимать с тротуара слой за слоем.
Мгновения, когда отец упал, я не заметила. Только что он стоял! Я кинулась к нему.
— «Скорая» не подберётся к нашему подъезду.
— И до больницы не дотащишь! Что толку, что она — за углом.
— Есть тут врач? — люди кричат, продираются сквозь снег к нам.
Снегом протираю отцовский лоб.
Ещё ничего не понимаю. Что могло случиться с ним?
Трое мужчин несут отца на наш третий этаж, вносят в квартиру. Жена одного из них — врач. Почему он не открывает глаз? Я хочу, чтобы он открыл глаза.
Живыми существами ощущаю за спиной его решённые задачи — развалились важные в журналах на полке.
Продолжаю смотреть в закрытое лицо отца (оно как окно, залепленное сверху донизу снегом) и тогда, когда женщина-врач начинает «работать» с ним. Мать отходит, а я остаюсь с отцом. Ресницы — длинные, чуть загнутые. Зачем мужчине ресницы такой красоты?
— Кровоизлияние в мозг, — голос врача. В тот день было много снега.
— Он будет жить, доктор? — голос матери.
— Нет же, я же сказала, он умер сразу. Счастливая смерть. Мог быть паралич. Мог пролежать и пять лет. И вы, и он намучились бы! Себе я прошу у Бога такой лёгкой.
Ресницы, как у кинозвезды. Зачем мужчине такие ресницы?
Он умер? Слово не вяжется с моим отцом. Он не дорешал то, что так хотел дорешать.
Стало бы ему легче, если бы он узнал, как я жажду познакомиться с теми решениями, с теми задачами, что являются его жизнью? Я никогда не сказала ему, что лучше всех в школе решаю задачи и по физике и по математике.
Зачем они мне теперь?
Головастиками крутятся глупые фразы, вьются.
— Как же так? Он никогда не болел, — голос матери. — Ни разу не бюллетенил.
— Да, ещё рано бы. Разве для мужчины возраст — шестьдесят шесть?
— Тише, — говорю неожиданно, — разбудите!
3
Мне всегда казалось, снег — добр. Греет землю и живое, припавшее к ней. Очищает от инфекции, от грязи. Поит вволю. Лечит глаза и голову.
Снег убил моего отца.
С этого снега — мой путь к отцу.
Ростом я вымахала с него. Но я — в стане вражеском. Он ждал сына, чтобы открыть себя, поставить рядом с собой. Я хочу быть его сыном.
Статьи написаны не по-русски. Язык — английский. И формулы, и ряды цифр неведомы мне.
Всё равно прочитать. Понять. Доделать. А для этого скорее учиться. И выучить язык.
Мать и в самом деле принялась зарабатывать шитьём. В магазин «Сувенир» сносила свои вещи. И эти вещи раскупались — они сохраняли народный дух, дух старины.