Матерь Тьма
Шрифт:
Его родители уехали из Германии в начале тридцатых годов. Он рассказывал, что дед был награжден «Железным крестом» в Первую мировую войну.
Арнольд учится на юриста. У него с отцом, оружейником, есть общее хобби – археология. Значительную часть свободного времени отец и сын проводят на раскопках Хазора [8] . Они работают там под руководством Игаэля Ядина, который во время войны с арабами был начальником штаба израильской армии.
Так вот.
Арнольд говорит, что Хазор – канаанитский город в северной Палестине – существовал,
8
Холм из остатков древних строений; расположен на севере Израиля.
– Соломон возродил город, – рассказывал Арнольд, – но в 732 году до н. э. Тиглатпаласар III снова сжег его.
– Кто? – спросил я.
– Тиглатпаласар III. Ассириец, – добавил он, желая подсказкой подстегнуть мою память.
– А, – протянул я. – Значит, Тиглатпаласар III.
– Складывается впечатление, что вы о нем никогда не слышали, – заметил Арнольд.
– Так оно и есть, – признался я, пожав плечами. – Это, видимо, ужасно.
– Ну, – сказал Арнольд, скорчив мину недовольного учителя, – мне кажется, его должен знать каждый. Возможно, это самый выдающийся ассириец.
– Неужели? – удивился я.
– Если хотите, я принесу вам о нем книгу, – предложил Арнольд.
– Любезно с твоей стороны. Но мне, наверное, лучше поразмышлять о великих ассирийцах позднее. Сейчас голова забита мыслями о выдающихся немцах.
– О ком именно?
– Последнее время я много думаю о своем прежнем шефе Пауле Йозефе Геббельсе.
Арнольд смотрел на меня непонимающе:
– О ком?
Я отчетливо почувствовал, как пески Святой земли подкрадываются ко мне, чтобы похоронить, и ощутил толстый слой праха, который однажды накроет меня прочным одеялом. Я знал, что надо мной тридцать или сорок футов разрушенных городов, а подо мной – куча кухонных отходов, один-два храма и Тиглатпаласар III.
Глава 2
Особая команда…
Ежедневно в полдень Арнольда Маркса сменял другой охранник, мужчина примерно моего возраста, а мне сорок восемь лет. Он хорошо помнит войну, но вспоминать о ней не любит.
Его зовут Андор Гутман. Это вялый, не слишком умный эстонский еврей. Два года он провел в Освенциме и неохотно признается, что только случай спас его от топки крематория.
– Меня как раз назначили в зондеркоманду, – сказал он, – когда пришел приказ от Гиммлера закрыть печи.
Зондеркоманда – особый отряд в Освенциме, поистине особый. Состоял он из заключенных, в чьи обязанности входило провожать обреченных людей в газовые камеры, а затем вытаскивать оттуда мертвые тела. После окончания работы уничтожались и члены зондеркоманды. Их преемники начинали с того, что убирали их останки. По словам Гутмана, многие сами вызывались служить в зондеркоманде.
– Почему? – удивился я.
– Если вы напишете книгу и в ней дадите ответ на этот вопрос, это будет великая книга.
– А сам ты знаешь ответ?
– Нет. Вот почему я заплатил бы любые деньги за книгу, где найду его.
– А
– Нет, – произнес он, глядя мне в лицо, – хотя я сам был из тех, кто просился в команду.
После этого признания Гутман ненадолго ушел. Он вспоминал Освенцим, время, которое он меньше всего любил вспоминать. Вернувшись, он сказал мне:
– По всему лагерю были развешаны громкоговорители, они не замолкали ни на минуту. Играла музыка. Знатоки говорили, что музыка часто была хорошая, иногда – самая лучшая.
– Интересно.
– Не было только музыки, написанной евреями. Это запрещалось.
– Естественно.
– Музыку всегда обрывали посредине и делали объявления. Так продолжалось весь день – музыка и объявления.
– Как и сейчас, – заметил я.
Гутман закрыл глаза, словно связывая обрывки воспоминаний.
– Одно объявление всегда напевали вполголоса, как детскую песенку. Оно звучало часто. Так вызывали зондеркоманду.
– Вот как? – сказал я.
– Leichentriger zu Wache, – пропел он с закрытыми глазами. – «Уборщики трупов – на работу». В заведении, цель которого – уничтожение миллионов человеческих жизней, это звучит естественно. Если два года слышишь, как обрывается музыка и из громкоговорителя звучит этот призыв, работа уборщика трупов кажется не такой уж плохой.
– Понимаю, – промолвил я.
– Понимаете? – Гутман покачал головой. – А я вот понять не могу. Мне всегда будет стыдно, что я хотел добровольно идти в зондеркоманду. Очень стыдно.
– Я так не думаю.
– А я думаю. Стыдно. И больше не хочу об этом говорить.
Глава 3
Брикеты…
В шесть часов вечера Андора Гутмана неизменно сменяет Арпад Ковач – человек-фейерверк, шумный и веселый.
Вчера, заступив на службу, он потребовал, чтобы я показал ему все, что написал. Я дал ему последние страницы, и Арпад, размахивая ими, разгуливал по коридору, всячески расхваливая написанное.
Он не прочитал ни строчки, однако хвалил за то, что, по его мнению, там было.
– Врежьте этим слабакам! – воскликнул он вчера. – Расскажите, что думаете о самодовольных брикетах.
Под «брикетами» Арпад подразумевал людей, которые не сделали ничего для спасения своей жизни или жизни других людей, а покорно шли в газовые камеры, куда их гнали нацисты. На самом деле брикет – спрессованный блок угольной крошки, прекрасно приспособленный для перевозки, хранения и сжигания.
Когда у Арпада как у еврея возникли проблемы в нацистской Германии, он не стал «брикетом». Напротив, раздобыл фальшивые документы и вступил в венгерский отряд СС.
Это было основой его расположения ко мне.
– Расскажите им, что должен делать человек, чтобы выжить! Нет ничего почетного в том, чтобы оставаться «брикетом».
– Ты слышал мои радиопередачи? – спросил я.
Эти передачи и легли в основу обвинений против меня. Я был проводником нацистских идей, хитрым и мерзким антисемитом.
– Нет, – ответил Арпад.
Я показал ему текст радиопередачи, предоставленный мне институтом в Хайфе.
– Прочитай, – сказал я.
– А чего читать? – отозвался он. – Тогда все твердили одно и то же – снова, и снова, и снова.