Матерятся все?! Роль брани в истории мировой цивилизации
Шрифт:
То есть, как видим, в данном случае перед нами расчленение определённого «стыдного» процесса на естественное начало и на табуированный аспект: соитие не рекомендуется, но разрешается, иначе прекратится род человеческий. Но близость не ради продления рода, а ради наслаждения – грех.
Собственно, и само важное христианское понятие первородного греха часто связывается напрямую с «грехом» интимных желаний. Известный историк XIX века Н. Костомаров отмечал:
Народный благочестивый взгляд шёл в этом случае далее самого учения Церкви, и всякое сближение полов, даже супружеское, называлось грехом: известно, что до сих пор многие из народа толкуют первородный грех Адама и Евы половым сближением, хотя такое толкование
Хотя суть грехопадения, согласно учению церкви, заключается просто в нарушении послушания Богу, в списке появившихся в результате грехопадения основных грехов интимные желания стоят всегда на первых местах.
Священное + обыденное
Итак, в процессе исторического развития мировая этика развивает две тенденции, выглядящие на первый взгляд как полностью противоположные. Перед нами сложный сплав обыденного, приземлённого восприятия фаллических символов и сохраняющееся в подсознании священное отношение к ним. И что особенно важно для понимания исследуемой темы – восприятие второго типа точно так же приводит к табуированию тех же самых понятий, а нарушение соответствующих табу – к точно такому же ощущению шока. Превращение священного имени в грубую инвективу не изменяет, таким образом, эмоциональную нагруженность используемого слова. Моральное требование, внешне выглядящее тем же самым, в разных условиях может трактоваться то как выражение священного, то как выражение обыденного отношения.
Именно это обстоятельство, то есть возможность двойной и противоположной трактовки формально одного и того же морального требования, приводит к поразительно аналогичным результатам: если можно так выразиться, инвективизации средств выражения священно-обыденного.
Ход такого развития, в общем, понятен: взгляд на отношения полов как на священный акт фактически означал очень строгий запрет на противоположный, пренебрежительный или насмешливый взгляд. Инвективное (богохульное) словоупотребление и есть один из вариантов нарушения этого запрета.
Рассмотрим в очень сжатом виде процесс превращения священных понятий в обыденные. Уже отмечалось, что в недрах древнего общества зреет аскетическая оценка взаимоотношения полов. С приближением к нашему времени аскетизм становится активнее. Неудивительно, что в Средние века возникает и пышным цветом расцветает самая изощрённая инвективизация речи. По афористически блестящей формулировке М. М. Бахтина, для Средневековья характерен «безмерный разрыв между словом и телом», когда религия воспевала победу духа над телом, отрицала и поносила тело как нечто противоречащее святым идеалам, мешающее их исполнению. Тело объявлялось «тюрьмой духа».
И естественно, что физическая сторона бытия, лишённая духовности, стала восприниматься как нечто бесконечно грязное и порочное. Боги плотской радости стали дьяволами похоти.
Но соответствующее отношение нуждалось в словах, его выражающих. Эти слова должны были, обязаны были противоречить словам официальной идеологии. Так и произошло. Бесплотности неземной, «святой» любви была противопоставлена любовь плотская, которая безоговорочно изгонялась из церкви. Средневековье, как никакая другая эпоха, содействовало разделению понятия «любовь» на два: священное и обыденное.
Существенно, что крепость и количество наиболее резких инвектив издавна находились в прямо пропорциональной зависимости от религиозности народа. У такого очень религиозного народа, как древние евреи, грубые религиозно ориентированные инвективы получили столь широкое распространение
Для сравнения стоит отметить, что у древних греков, которые были менее религиозны, инвектив было меньше и их сила и изощрённость не могли сравниться с древнееврейскими. Ирландцы же в Новые времена известны своей набожностью. И именно у них сквернословие приняло вот уж поистине гомерические размеры. Знаменитый ирландский сатирик Джонатан Свифт в одном эссе даже саркастически предлагал обложить ирландских сквернословов налогом с целью серьёзно поправить государственные финансы!..
Любовь свободна, мир чаруя
В результате такого взаимодействия священного и обыденного начал в культуре любого народа уживаются карнавальное мироощущение, с его подчёркнутым акцентированием телесного, даже животного начала и поэтическое восприятие мира. Последнее особенно ярко проявилось в Европе в эпоху «куртуазной любви», воспетой трубадурами Прованса в XIII веке.
Можно предположить, что само понятие куртуазной любви развилось и укрепилось как реакция на грубость карнавального восприятия мира. (Подробнее о карнавальном мироощущении смотрите ниже.) Христианская религия не могла не оказать здесь своего влияния.
Но, в сущности, и карнавальное, и куртуазное мироощущения являют собой довольно сходное при ближайшем рассмотрении реагирование на, в общем, одну и ту же ситуацию: невозможность физического контакта и необходимость словесного выражения естественных желаний.
Другое дело, что словесное выражение куртуазной любви может принять форму лирического сонета или нежной серенады: поэт или менестрель, как правило, воспевают божественную красоту своей возлюбленной и страдают от невозможности с ней соединиться. В то же время какой-нибудь балаганный петрушка не стеснялся в выражениях, облекая ту же мысль в форму грубой инвективы или сальной шутки.
Разные социальные слои предпочитают какой-нибудь один вариант. Те, что выбирают карнавальный тип, редко обращаются к поэтическому языку. Иначе говоря, грубиян редко упивается лирической поэзией. И наоборот, воспитанным на лирических стихах редко нравится похабная ругань. Хотя в принципе, конечно, не исключён и симбиоз этих двух форм выражения.
Следующая шутка построена как раз на малой вероятности сочетания в сознании одного человека двух таких тенденций:
На концерте симфонической музыки растроганный слушатель поворачивается к соседу слева:
– Простите, это вы сказали сейчас «Ёб твою мать!»?
– Нет, конечно, что вы!»
Слушатель поворачивается к соседу справа:
– Может быть, тогда это вы сказали «Ёб твою мать!»?
– Нет!
Слушатель в раздумье:
– Странно… Ну что ж, наверно, это мне музыкой навеяло…
Табу бывают разные
Целесообразно разделить все словесные нарушения табу на три группы. К первой группе можно отнести нарушения слабых табу. Речь идёт об осуждении употребления литературно разрешённых слов, которые редко могут выступать как резкие инвективы. Разумеется, при всей их слабости, такие словоупотребления всё же рассматриваются как нарушение приличий.
Вспомним в этой связи приведённую знаменитым философом Б. Расселом триаду: «I am firm – you are obstinate – he is pig-headed», то есть что-то вроде «Я твёрд в своих убеждениях – ты упрям – он тупоголовый осёл». Все три высказывания выражают одну и ту же мысль, но как же по-разному! Себе мы, как правило, нравимся, к собеседнику, если не ссоримся, снисходительны, к отсутствующему знакомому можем себе позволить бесцеремонную оценку. Таких триад можно себе представить сколько угодно: я стройная – ты худощавая – она сущий скелет; я человек свободных взглядов – ты сексуально неразборчива, она – просто шлюха.