Матиас Шандор
Шрифт:
Около пяти часов в камеру вошёл тюремный сторож; он поставил на стол миски с едой и вышел, не проронив ни слова. Матиасу Шандору хотелось знать, в каком городе они находятся и в какую крепость их заточили. Но судья не счёл нужным отвечать на этот вопрос, и, конечно, сторожу было запрещено разговаривать с заключёнными.
Узники едва притронулись к принесённому обеду. Конец дня они провели в дружеской беседе, выражая горячую надежду, что настанет день, когда движение за независимость Венгрии вновь возродится. Они обсуждали также все подробности своего дела.
– Теперь мы знаем, – сказал граф Затмар, – почему нас арестовали; полиция узнала о заговоре только из записки, которую ей передали…
– Всё это так, Ладислав, – ответил граф Шандор, – но в чьи руки попала записка, – одна из последних полученных нами, – и кто снял с неё копию?
– А когда копия была снята, – добавил Иштван Батори, – как могли расшифровать её без сетки?
– Для этого кто-то должен был выкрасть у нас сетку хотя бы на очень короткое время… – заметил граф Шандор.
– Выкрасть? Но кто же? – спросил граф Затмар. – В день нашего ареста она лежала в ящике стола в моей комнате, где её и захватила полиция!
Это было просто необъяснимо. Можно допустить, что записку нашли под крылом у почтового голубя, что с неё сняли копию, прежде чем отправить по назначению, что удалось обнаружить дом, куда прилетел голубь. Но прочесть зашифрованное письмо без ключа было совершенно невозможно!
– И тем не менее записка была прочитана, – сказал граф Шандор, – это ясно как день, и прочесть её могли только с помощью сетки! Именно эта записка навела полицию на след заговора, и обвинение было построено только на ней!
– В конце концов теперь это не важно! – заметил Иштван Батори.
– Напротив, очень важно! Быть может, нас предали! Если тут замешан предатель… а мы не знаем…
Граф Шандор замолчал. Имя Саркани мелькнуло у него в голове; но он тотчас же отбросил эту мысль и даже не поделился ею со своими друзьями.
Трое узников продолжали обсуждать все необъяснимые обстоятельства своего дела, и беседа их затянулась до глубокой ночи.
Наутро они крепко спали, когда их разбудил сторож. Наступил предпоследний день их жизни. Через двадцать четыре часа должна была совершиться казнь.
Иштван Батори спросил сторожа, разрешат ли ему повидать перед смертью своих близких.
Сторож ответил, что не получил никаких распоряжений на этот счёт. Едва ли можно было ожидать, что правительство окажет заключённым эту последнюю милость, – ведь следствие велось в строжайшей тайне и на суде никто даже не упоминал названия крепости, где находились заключённые.
– Можно ли нам хоть написать письма, и дойдут ли они по назначению? – спросил граф Шандор.
– Я принесу вам бумагу, чернила и перья, – ответил сторож, – и даю вам слово, что передам письма в руки губернатору.
– Мы вам очень благодарны, мой друг, – ответил граф Шандор, – вы делаете для нас всё, что в ваших силах! Как нам отплатить за ваши труды…
– С меня довольно вашей благодарности, господа, – ответил сторож, не скрывая своего волнения.
Этот добрый человек тут же принёс им всё, что нужно для письма. Осуждённые провели часть дня за письмами, выражая в них свою последнюю волю. Граф Шандор, как любящий отец, излил своё сердце, давая советы и высказывая пожелания крошечной дочке, которой суждено было остаться сиротой; Иштван Батори, как любящий муж, выразил всю свою нежность, посылая последнее прости жене и сыну; Ладислав Затмар высказал глубокую привязанность к старому слуге и верному другу.
И хотя заключённые были поглощены своими письмами, весь этот день они прислушивались к каждому звуку. Сколько раз старались они уловить отдалённый шум шагов в коридорах башни! Сколько раз им казалось, что дверь их темницы сейчас откроется и они смогут в последний раз прижать к груди жену, сына, дочь! Это было бы для них утешением. Но, пожалуй, даже лучше, что беспощадный приговор, лишив их последнего свиданья, избавил и от этой душераздирающей сцены.
Дверь так и не отворилась. Наверное, ни госпожа Батори с сыном, ни управляющий Лендек, которому была поручена дочка графа Шандора, даже не знали, куда увезли заключённых после ареста, не знал этого и Борик, по-прежнему сидевший в триестской тюрьме. Наверное, им ещё неизвестно, какой приговор вынесен руководителям заговора. Значит, осуждённые не увидят их перед казнью!
Так шли часы за часами. Порой Матиас Шандор разговаривал со своими друзьями. Порой они надолго замолкали, погружённые в свои мысли. В такие минуты вся жизнь проходила у них перед глазами с необыкновенной силой и яркостью. У них не было чувства, что они уходят в прошлое. Нет, они заново переживали свою жизнь. Быть может, то было предчувствие вечности, на пороге которой они находились, или предвосхищение иного, неведомого и непостижимого бытия?
Но в то время как Иштван Батори и Ладислав Затмар целиком ушли в воспоминания, Матиаса Шандора преследовала всё та же неотвязная мысль. Он был уверен, что в этой таинственной истории замешан доносчик. А для человека его склада умереть, не покарав предателя, кто бы это ни был, даже не узнав его имени, значило дважды умереть. Кто перехватил записку, позволившую полиции раскрыть заговор и арестовать его вдохновителей? Кто нашёл к ней ключ? Кто предал или, может быть, продал их? Граф ломал голову, стараясь ответить на этот неразрешимый вопрос, и его возбуждённый мозг работал с лихорадочным напряжением.
Пока его друзья писали письма или сидели в раздумье, молчаливые и неподвижные, граф Шандор взволнованно шагал из угла в угол, словно запертый в клетку зверь.
Странное, но вполне объяснимое законами акустики явление неожиданно открыло ему тайну, которую он уже не надеялся разгадать.
Шагая по камере, граф Шандор несколько раз останавливался в углу, около двери, выходившей в коридор эллиптической формы, куда вели и двери других камер. Стоя в этом углу, он услышал звуки отдалённых голосов, но слов не мог разобрать. Сперва он не обратил на это внимания; но вдруг расслышал имя – своё собственное имя, – тогда он насторожился.
Здесь, по-видимому, происходило акустическое явление, подобное тем, какие наблюдаются в круглых галереях под куполами или под сводами эллиптической формы. Слова, произнесённые на одной стороне эллипса, как бы пробегают вдоль изогнутой стены и раздаются на противоположной стороне, но их невозможно услышать ни в какой другой точке эллипса. То же явление можно наблюдать в склепах парижского Пантеона, в куполе собора святого Петра в Риме, а также в "Галерее вздохов" собора святого Павла в Лондоне. В таких случаях каждое слово, даже сказанное шёпотом в одном акустическом фокусе, можно расслышать в противоположном фокусе.