Матиас Шандор
Шрифт:
Пароход двигался прямо на меня; его корпус возвышался над уровнем моря по крайней мере футов на двадцать. Ещё мгновение – и меня всего залило бурлящей водой. Проходя мимо, пароход слегка задел меня, но я изо всех сил оттолкнулся от него. Всё это произошло в течение нескольких секунд. Разглядев очертания высокой кормы, я ухватился за руль, рискуя, что винт размозжит мне голову.
На моё счастье, пароход шёл с полным грузом, поэтому винт был глубоко погружён в воду; если бы винт вращался у поверхности воды, мне не удалось бы выбраться из водоворота и удержать в руках руль, за который я уцепился. Как всегда, с кормы парохода свешивались две железных цепи, сходившиеся у руля. Я ухватился за одну из
Часа через три начало светать. Я сообразил, что если пароход направляется в Бриндизи или Отранто, то мне придётся пробыть в таком положении ещё часов двадцать. Больше всего я буду страдать от голода и жажды. Но главное преимущество состояло в том, что здесь меня никак не могли заметить ни с палубы, ни даже с шлюпки, подвешенной на корме. Правда, меня могли увидеть с какого-нибудь встречного корабля и дать обо мне знать капитану. Но в этот день нам встретилось лишь два-три судна, и прошли они на таком расстоянии, что обнаружить человека, примостившегося возле руля на цепи, было совершенно невозможно.
Между тем взошло солнце; вскоре стало жарко, я снял с себя одежду и просушил её. Триста флоринов, данные мне Андреа Феррато, по-прежнему находились у меня в поясе. Мне будет на что прожить, когда я окажусь на суше. Там мне уже нечего будет опасаться. В иностранном государстве графу Матиасу Шандору не будут страшны австрийские агенты. Политических эмигрантов не выдают. Но мне этого было мало, – я хотел, чтобы меня считали умершим. Никто не должен знать, что беглец из башни Пизино укрылся на итальянской земле.
Желание моё исполнилось. День прошёл спокойно. Спустилась ночь. Часов в десять вечера на юго-западе появился огонёк, который то вспыхивал, то гас. Это был бриндизийский маяк. Два часа спустя пароход вошёл в порт.
Но ещё мили за две до берега, до того как на борт ступил лоцман, я связал свою одежду в узелок, прикрепил его к шее, и тихонько спустился с цепи в воду.
Минуту спустя я уже потерял пароход из виду, только слышал его резкие гудки.
Море было спокойно; через полчаса я вышел на пустынный берег и спрятался в расселине скал. Тут я оделся, нашёл удобную впадину, улёгся на сухие водоросли и мгновенно заснул. Усталость взяла верх над голодом.
На рассвете я отправился в Бриндизи, подыскал скромную гостиницу и стал выжидать дальнейших событий, прежде чем разработать план новой жизни.
Через два дня я узнал из газет, что триестский заговор ликвидирован. Сообщалось также, что разыскивают тело графа Шандора, но пока ещё безрезультатно. В моей смерти все были так же уверены, как если бы я был расстрелян во дворе Пизинской крепости вместе со своими единомышленниками – Ладиславом Затмаром и твоим отцом, Иштваном Батори!
Это я-то мертвец! Ну, нет, Петер! И я ещё докажу им, что я жив!
Петер Батори жадно слушал рассказ доктора. Он был потрясён до глубины души. Юноше казалось, что голос доктора раздаётся из могилы. Да, это говорил граф Матиас Шандор! Петер был так разительно похож на отца, что обычно столь замкнутый доктор раскрыл ему свою душу. Столько лет он таился от людей, а теперь предстал пред Петером в своём истинном облике. Но граф ещё ни словом не обмолвился о том, что Петеру не терпелось узнать, а именно о том, какой ждёт от него помощи.
Рассказ доктора об его отважной переправе через Адриатику был правдив до малейших подробностей. Итак, он целым и невредимым добрался до Бриндизи, в то время как для всех Матиас Шандор был мёртв.
Но следовало поскорее покинуть Бриндизи. Это всего-навсего транзитный порт. Отсюда отправляются в Индию, здесь высаживаются приезжающие в Европу. Обычно порт этот пустынен,
Об этом-то и размышлял доктор на другой день после прибытия в Бриндизи, прогуливаясь возле террасы, над которой возвышается колонна Клеопатры, – в том самом месте, где начинается древняя Аппиева дорога. План новой жизни у него уже созрел. Он решил отправиться на Восток, чтобы составить там себе состояние и вместе с богатством – могущество. Но ехать на одном из пароходов, совершающих рейсы в Малую Азию, вместе с пассажирами разных национальностей, ему не хотелось, – там он был бы слишком на виду. Надо было найти какой-нибудь другой способ передвижения, а в Бриндизи это было невозможно. Поэтому он в тот же вечер отправился по железной дороге в Отранто.
Через полтора часа поезд доставил его в этот городок, расположенный на самом «каблуке» итальянского "сапога", возле узкого пролива, ведущего в Адриатическое море. Здесь, в глухом порту, доктор сторговался с хозяином трёхмачтового парусника, собиравшимся плыть в Смирну, куда он вёз табунок албанских лошадок, не нашедших покупателей в Отранто.
На другой день парусник вышел в море, и доктор с удовлетворением наблюдал, как скрывается за горизонтом маяк Пунта ди Лука, крайней точки Италии. А с другой стороны в тумане исчезали горы. Спустя несколько дней, не ознаменованных никакими событиями, парусник миновал мыс Матапан, южную оконечность Греции, и прибыл в смирнский порт.
Доктор вкратце рассказал Петеру и об этой части своего путешествия, а также о том, как он узнал из газет, что его дочка неожиданно умерла; теперь у него не оставалось уже ни одной родной души в целом свете!
– Наконец, – продолжал он, – я очутился в Малой Азии, там, где мне суждено было прожить в неизвестности столько лет! Медицина, химия, естественные науки, которые я в юности изучал в Венгрии, где твой отец преподавал их с таким успехом, стали для меня источником существования.
Мне посчастливилось, и я выдвинулся даже скорее, чем рассчитывал. Сначала я жил в Смирне, где за семь-восемь лет занял положение выдающегося врача – это было не так трудно, ибо в тех местах медицина находится в самом плачевном состоянии. Мне удалось вылечить кое-кого от болезней, считавшихся неизлечимыми, что позволило завязать отношения с местными богачами. Потом я решил уехать из Смирны. Подобно учёным былых времён, я и лечил и обучал врачебному искусству, и сам изучал неведомую нам медицину малоазиатских талебов и индийских пандитов. Я объездил все эти области, останавливаясь где на несколько недель, где – на несколько месяцев; меня вызывали и приглашали и в Карахисор, и в Биндун, и в Адану, и в Халеб, и в Триполи, и в Дамаск – и всюду мне предшествовала молва, всё более и более громкая, а вместе со славою росло и моё богатство.
Но я не довольствовался этим. Мне надо было приобрести безграничную власть, вроде той, какой обладал бы какой-нибудь индийский раджа, будь его знания равны его богатству.
Такая возможность представилась.
В Хомсе, в Северной Сирии, был человек, погибавший от недуга, который мало-помалу подтачивал его организм. Ни одному врачу не удавалось определить характер этой болезни. Следовательно, нельзя было и применить соответствующее лечение. Человек этот, по имени Фаз-Рат, занимал в Оттоманской империи очень высокий пост. В ту пору ему было всего сорок пять лет; ему не хотелось расставаться с жизнью, тем более что огромное состояние позволяло ему наслаждаться всеми земными благами.