Матиуш на необитаемом острове
Шрифт:
Фелек отдыхает, а Матиуш работает на себя и на него. Небольшого заработка не хватает. Пришлось Матиушу продать отцовские часы. Когда Матиуш отрекся от престола, казначей выдал ему из королевской казны бриллиантовый перстень отца, серьги матери и отцовские часы. Он ни за что не продал бы их, если бы не Фелек — он должен был купить для него кровать, одежду, да и на жизнь теперь уходило больше.
Фелек сидит дома, Курит. Покупает какие-то глупые книжки и даже не читает, целые дни ничего не делает.
Потому-то Матиуш так обрадовался, когда
— А меня возьмут?
Матиуш говорил уже с мастером, но не сказал об этом Фелеку, чтобы тот не подумал, что он ему в тягость, И даже сейчас он сказал ему:
— Может быть, отдохнешь еще немного?
— Нет.
И вот уже по утрам они вдвоем идут на работу, разговаривают о том о сем, вдвоем веселее. О том, что было, ни слова. Видно, стыдится: известно, ничего хорошего не делал.
— Смотри, Фелек, тут нужно быть осторожным, тут приводной ремень может затянуть. Два года тому назад одному мальчику руку оторвало. А тут тоже надо быть внимательным, а то можно попасть между шестернями.
— Знаю, знаю, — говорит Фелек.
И месяца не прошло, как Фелек изменился, повеселел, поет, насвистывает, шутит.
Работают рядом. Целый день вместе. Только в воскресенье Матиуш остается дома, а Фелек на целый день уходит. Видно возвращается он поздно, так как в понедельник встает с трудом, заспанный, но в котором часу, Матиуш не знает, — дверь он оставляет открытой, а сам ложится.
Матиуш не спрашивает, где Фелек проводит воскресенья, не хочет, чтобы Фелек спрашивал, что он делает дома.
А Матиуш пишет. Пишет и прячет под белье на самое дно ящика. То, что он пишет, — полусказка, полубыль. Матиуш не хочет, чтобы об этом кто-нибудь знал, пока не кончит эту повесть.
Однажды между ними чуть не вспыхнула ссора. Это было как раз в понедельник.
Просыпается Матиуш утром, на полу грязь, валяются окурки, на столе разлиты чернила. Матиушу стало неприятно, — он так тщательно все вымыл и прибрал в субботу.
— Ноги не вытираешь, — сказал Матиуш.
— Да, не вытираю. Что делать — не такой чистюля, как ты. Некому было учить меня порядку. Если хочешь, могу переехать. Можешь меня выгнать, ты хозяин. Я живу здесь из милости.
— Ты мой гость.
— Хорош гость, который пачкает пол и чернила проливает.
Боится Матиуш, чтобы Фелек не ушел, и уж ничего ему не говорит.
Но Фелек не успокоился. И дома, и на фабрике цепляется по всякому поводу, как будто нарочно хочет поссориться.
Неделю весел, как раньше, а потом снова начинает привязываться. Из-за каждого пустяка — из-за молотка, из-за табуретки, из-за крючка на вешалке.
— Я тут всегда пальто вешаю. Какая свинья мой крючок заняла?
А потом выясняется, что это висит пальто мастера. Нарочно говорит, чтобы разозлить. Рабочие молчат, спускают ему все, не хотят огорчать Матиуша. Но Фелек уж слишком много себе позволяет. Похоже на то, что Фелек хочет бросить работу, но прямо не говорит, а ждет, когда его выгонят.
А Матиуш то ли не замечает, то ли делает вид, что не замечает ничего, работает, как всегда усердно, иногда только скажет:
— Да успокойся, Фелек, перестань. Ну чего ты хочешь?
О, Матиуш прекрасно видит: Фелек как почтовый крысенок. Он неспокоен, ему пора в дорогу.
И наступил тот страшный понедельник — последний. Уже с утра Фелек начал ругать фабрику, — эта паршивая собачья конура, где человек тратит здоровье и силы. У мастеров вместо мозгов — солома. Станки старые, а инструмент такой, что надо бросить его в голову фабриканту.
— Тоже выбрал себе фабрику, можно поздравить.
— Я тебя, Фелек, не принуждаю. Поищи себе другую работу.
— Если захочу, сам найду, без твоего разрешения.
Идут. Оба молчат.
Начался обычный фабричный понедельник. Матиуш встал к своему станку, а сам думает о сказке, которую вчера кончил.
«Прочитаю Фелеку, может быть, успокоится».
Потому что, как ему кажется, эта сказка должна смягчить самые черствые сердца. Когда Матиуш писал ее, он думал и о дикарях, и о молодом короле, и о товарищах по тюрьме.
И так стоит он и думает, а руки сами работают. И не видит Матиуш, не слышит, что рядом делается.
Пока вдруг не раздался крик Фелека:
— Пусть мастер сам работает! Думает, он меня купил. Очень я его боюсь!
И еще:
— Дурак! Старый осел! Болван!
И еще, и еще.
Фелек даже замахнулся на мастера. Матиуш подскочил, схватил Фелека за руку.
— Фелек, перестань, что ты делаешь?
И тут Фелек изо всей силы толкнул Матиуша.
— Боже!
— Остановите машину!
— Сорвите приводной ремень!
— Спасите!
Все продолжалось меньше минуты. Машину остановили. Матиуш лежал в луже крови.
— Жив…
— Доктора!..
Фелек стоит, смотрит, протирает глаза… Все отодвинулись от него. Никто не нарушает молчанье. Все ждут…
Но был там один старый рабочий. За тридцать лет работы многое он повидал. Он первый отважился громко сказать то, о чем думали все:
— Всё кончено…
Лежит Матиуш в больнице.
Положили его в отдельную палату.
Операция прошла благополучно. Матиуш пришел в сознание. Он пожал доктору руку, поблагодарил его за то, что может еще что-то сказать. Потом закрыл глаза, вспоминая, что еще должен сказать.
Он очень слаб. Задремал на несколько минут и снова очнулся:
— Принесите, пожалуйста, мою шкатулку.
Послали автомобиль в каморку Матиуша. Уже весь город знает, что Матиуш пришел в сознание, что есть надежда.
— Мы спасем Матиуша, — говорит доктор.
Привезли Матиушу шкатулку, где завернутые в зеленую папиросную бумагу лежали: раковинка, камешек, засохший листок салата, черный кусок сахару, фотография мамы, ее серьги и бриллиантовый перстень отца.