Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений

С начала краха СССР, новых кризисов и войн в большинстве народов и культур изменяются картины мира, смыслы понятий, образы прошлого и будущего – и даже самого человека. Старые инструменты для изучения, понимания и освоения реальности недостаточны. Наша жизнь обволакивается, как туманом, неопределенностью, все больше и больше усилий мы тратим на попытки и ошибки. Распадаются дисциплины и теории, нормы и табу, институты и авторитеты. В этой атмосфере потоков невежества, манипуляции и нигилизма в СМИ и в деградированной массовой культуре страдают мышление и взаимное рассуждение людей. Страдают память,

И все равно наши читатели и авторы должны выполнять свой долг: писать, читать, обдумывать и общаться. Пусть их книги не шедевры, и пусть совместный труд авторов и читателей не востребован массовой аудиторией, необходимо накапливать массив изданных, прочитанных и обдуманных книг. Без этого ресурса туман и неопределенность нашего состояния не развеются, даже если иные, более энергичные культуры поделятся с нами их новыми знаниями и инновациями.

Данная книга представляет предмет, который в советский период и сейчас еще считают устаревшим, – политическая экономия (или политэкономия). По моему опыту и опыту товарищей, мы думали, что это особая малопонятная и малоизвестная дисциплина экономической науки, которая мало интересовала массу научно-технических, прикладных и гуманитарных профессий. Но в 1990-е годы постепенно часть интеллигенции, увидевшая угрозы в реформах, ведущих к глубокому кризису, пыталась понять, каков был смысл советской политэкономии социализма – той дисциплины, которой владело сообщество ведущих ученых теоретиков-экономистов.

Я и мои товарищи читали четыре последних учебника «Политэкономия» (от 1980-х до 1990-х гг.), по которым учились советские экономисты. Трудно это сказать, но основные тезисы главных разделов были бессодержательны или непонятны. Казалось, что во время перестройки и реформы советского строя большая часть экономистов (и вообще обществоведов) так легко перешли на антисоветские позиции потому, что они не верили в официальную политэкономию СССР, она их возмущала. А создание альтернативной политэкономии, которая неявно развивалась, заглохло после ВОВ.

В первых советских поколениях – и в интеллигенции, и в госаппарате, у военных и практиков главных типов деятельности – вырабатывалась реальная советская политэкономия, но строительство этой большой системы происходило отдельно, вразрез с проектом создания политэкономии для СССР на основе марксизма. Считалось, что «Капитал» Маркса задал методологию и для капитализма, а затем и для социализма – как универсальную парадигму. Эта ошибка заложила корни драмы и в конце катастрофу картины мира СССР.

За последние тридцать лет многие поняли, что они ошибались в смысле структуры классической политэкономии Нового времени (например, в системе Адама Смита – Рикардо – Маркса), а также в истоках древних прототипов политэкономий (Аристотеля, Конфуция и Библии). Наши экономисты конца XIX в., и позже во время революции, а потом в сообществе советских теоретиков экономической науки, концентрировали внимание на актуальных проблемах экономики (и экономической науки). Но политэкономия – это совсем другой предмет, потому этот предмет и назвали политической экономией.

Политэкономия – интегральный текст (доктрина), она идет от Аристотеля. Этот текст и его обобщенный образ соединял науку, историю и предвидение будущего, идеологию и др. Этот синтез представлял картину ядра бытия цивилизации, это суперсистема. В ней проникают друг в друга главные системы: политика, экономика и культура. Из нее можно брать части, но надо иметь в виду остальные части – тогда возникает насыщенный и динамичный образ бытия и становления.

Я в 2010 г. читал лекции в МГУ политологам, и оказалось, что студентам было трудно объяснить сущность политики. В каждой лекции курса представляли конкретную функцию политики – это было понятно. В конце курса надо было соединять части и представить реальность – но в учебнике и программе это не предусмотрено. Профессор В.Ю. Катасонов позвал меня на его семинар, я предложил тему «Образ экономики». Я изложил туманно, как мог. Как-то все заволновались, много говорили, но тему обходили – все экономисты. Все знают свои аспекты, но они не соединяются в картину. А еще давно Конрад Лоренц подчеркнул афоризм Тейяра Шардена: «Творить – значит соединять».

Ведь уже Аристотель разработал хрематистику и экономию – разные системы, вобравшие в себя и хозяйство, и политику, и структуры общества, и даже образ войны. Этот его синтез был прототипом политэкономии. А какой же представлялась послевоенная советская политэкономия относительно политэкономии Адама Смита или Маркса?

Это сравнение было неизмеримым, это видно по учебникам политэкономии в СССР (с 1954 до 1990 г.). Маркс трудился над своей политэкономией полвека, и огромный 1-й том «Капитала» был лишь кратким резюме его основных исследований и текстов. Он изучал становление капитализма как синтез главных систем общества – картин мира главных общностей, развития нового государства, изменения антропологии новых классов, сдвигов образа культуры и шкалы ценностей, императивов экспансии капитализма и роли войн, особенно войн цивилизаций. Все эти структуры были у Маркса заложены в его политэкономию. И его политэкономия на целый век стала картиной мира для массы грамотных людей на Земле. Вот что такое политэкономия!

Как же увидеть ядро бытия цивилизации, страны, народа? Ведь экономика неотрывно соединена с политикой, со стихиями психологии и другими, культурой и часто с войной. Ее невозможно вылущить как орешек. Образ этого сгустка в его движении люди создают в воображении по-разному. Образы подбирают для визуализации предмета – это важный язык.

Вот простой пример: в 1744 г. Гендель поставил ораторию, а потом оперу «Семела». Её героиня была возлюбленной Юпитера. Ей советовали попросить его появиться во всем божественном блеске, и Юпитер в конце концов согласился. Он появился, и оказалось, что в реальности он – огненный шар. Семела превратилась в пепел.

Но какова политэкономия в истинном её обличье? Вероятно, придется разглядывать ее шар долго и внимательно. Этот шар – сложный организм, в его движении увидим все большие и малые органы и ткани всего организма страны, да и связи и каналы во весь остальной мир.

В период русской революции и до конца ВОВ разрабатывалась наша собственная политэкономия для России (СССР) – в чрезвычайных динамичных условиях. Это была политэкономия мирового класса – это говорили и на Западе, и на Востоке. Бертран Рассел написал: «Можно полагать, что наш век войдет в историю веком Ленина и Эйнштейна, которым удалось завершить огромную работу синтеза». Но сложный синтез – это и есть революция в науке.