Матрос с 'Бремена' (сборник рассказов)
Шрифт:
– - Мой отец сказал, чтобы и духу моего не было дома целый год.
– - Это почему же?
– - поинтересовался сторож.-- Увел у него штаны на прошлое Рождество?
Эдди высморкался, и слезы пропали у него из глаз.
– - Нет, я ударил свою сестренку лампой. Мостовой лампой.-- При воспоминании о своем "подвиге" губы у него плотно сжались.-- И снова ударю. Ее зовут Диана. Ей пятнадцать лет.
– - Хорошенькое дельце! Какой милый мальчик, все в один голос твердят.
– - Ей в результате наложили четыре шва. Орала целых пять часов. Диана! Говорит, я мог
– - Ну, в любом случае, красоты у нее от этого не прибавится, если ты будешь лупить ее мостовой лампой,-- резонно заметил сторож.
– - Она собирается в артистки. Театральные.
– - Очень хорошая профессия для девочки.
– - Ах, бросьте!
– - Эдди фыркнул.-- Ну что в ней, скажите на милость, хорошего? Ей дают уроки учителя танцев, французского, английского, музыки, ее обучают конной выездке, а папа все время осыпает нежными поцелуями и называет своей маленькой Сарой Бернар. От нее несет дерьмом.
– - Разве можно так отзываться о родной сестре?
– - сурово упрекнул его сторож.-- У меня даже уши вянут от таких слов, тем более, если их произносит такой мальчик, как ты.
– - Да заткнитесь вы!
– - с горечью выпалил Эдди.-- Тоже мне маленькая Бернар выискалась! Папа у меня тоже актер. Вся эта чертова семейка -сплошные артисты. Ну, разумеется, кроме меня,-- заключил он с мрачным удовлетворением.
– - Ты ведь играешь на деньги,-- заметил сторож,-- чего тебе беспокоиться?
– - Маленькая Бернар. Отец возит ее повсюду с собой: Детройт, Даллас, Сент-Луис, Голливуд.
– - Даже в Голливуд?
– - Ну а меня отослал сюда, в военную академию.
– - Военная академия -- самое подходящее место для юных, пытливых умов.-- Сторож чувствовал гордость за свое учреждение.
– - А-а-а... тоже мне, маленькая Бернар. Мне так и хочется наступить ногой на ее смазливую мордашку.
– - Боже, что за разговоры!
– - Трижды в неделю ходит в театр, посмотреть, как играет папа. Мой папа играет лучше всех со времен сэра Генри Ирвинга1.
– - И кто же тебе сказал об этом?
– - поинтересовался сторож.
– - Как "кто"? Мой папа. Он настоящий Полак, мой папа,-- умеет переживать на сцене, по-настоящему. Все говорят. Вам обязательно нужно посмотреть, как он играет.
– - Нет, я хожу только в кино.
– - Он играет в шекспировском "Венецианском купце". У него там такая длинная седая борода -- в ней его ни за что не узнать. Как только начинает читать свои монологи,-- публика и плачет и смеется. А голос такой громкий, что за пять кварталов слышно, бьюсь об заклад.
– - Ну, вот такая игра по мне!
– - одобрил сторож.
Эдди выбросил вперед руку в трагическом, умоляющем жесте и закричал вдруг громовым голосом:
– - "Разве нет у еврея глаз? Разве нет у еврея рук, других органов тела, таких же размеров? Разве у него нет чувств, разве ему чужда любовь, страсти?" -- Величественно сел на перевернутый вверх дном ящик.-- Как прекрасно все это играет мой папа -- никто во всем мире так не умеет,-- тихо заключил мальчик.
– - Если бы ты не огрел свою сестренку по башке мостовой
– - Но он колошматил меня минут пятнадцать без передышки, мой папочка. А он весит двести пятьдесят фунтов и сложен как Лу Герин,-- он как ломовая лошадь, и так разошелся, просто ужас. Но я не плакал и не признался ему, почему дал ей мостовой лампой. Я не пролил ни слезинки! Доказал ему, кто я такой! И заодно его любимой маленькой Бернар.-- Эдди с решительным видом вскочил с ящика.-- Ну и черт с ними со всеми, я с таким же успехом могу провести Рождество здесь, в военной академии,-- чем здесь хуже, чем где-то в другом месте?
– - И уставился в окно на мрачную декабрьскую слякоть.
– - Послушай, Эдди,-- торопливо заговорил сторож, опережая Эдди, подходящего к двери,-- хочу задать тебе один вопрос.
– - В чем дело?
– - холодно спросил Эдди, чувствуя, что последует за этим.
– - Сегодня сочельник.-- Сторож откашлялся.
– - Да, знаю, сегодня сочельник.
– - Я старый человек, Эдди.-- Сторож с сожалением погладил седые усы.-У меня нет ни родных, ни близких.
– - Ну и что?
– - Обычно на Рождество, Эдди, я покупаю себе пинту какого-нибудь напитка, например яблочного бренди, сажусь где-нибудь в дальнем уголке и согреваю им свое старое сердце, стараясь позабыть, что я всеми покинут в этом мире. Ты меня поймешь, когда вырастешь.
– - Ну и что?
– - повторил Эдди.
– - Но в этом году,-- продолжал сторож, неловко переступая с ноги на ногу,-- так случилось, что ты выиграл у меня все деньги. Так вот, я хотел тебя спросить: может...
– - Нет!
– - отрезал Эдди, направляясь к выходу.
– - В сочельник, Эдди, для одинокого старика...
– - Вы проиграли,-- с нажимом произнес Эдди.-- Я выиграл. И все дела!
Сторож поудобнее устроился на своем покрытом ковриком кресле-качалке, поближе к печке. Со скорбным видом медленно раскачивался взад и вперед, горестно мотая головой и наблюдая, как Эдди медленно поднимается по ступенькам подвала наверх, на улицу, где его ожидал серый, хмурый день.
Эдди бесцельно бродил кругами по оголенному зимой двору академии.
– - Военная академия! Боже мой!
– - повторял он про себя.
Ему бы сидеть сейчас дома, в Нью-Йорке, залитом морем ярких огней -зеленых, красных, белых; на улицах толпы веселых, счастливых людей, с покупками, перевязанными красной ленточкой; множество Санта-Клаусов позвякивают колокольчиками, собирая на углах пожертвования для Армии Спасения; повсюду, куда ни кинь взгляд, радушно распахнуты двери кинотеатров, зазывающих публику с тротуаров. Сегодня вечером он отправился бы в театр, посмотреть, как здорово играет на сцене его отец; и потом пообедал бы вместе с ним на Второй авеню -- с удовольствием уминал бы индейку с картофельными оладьями, запивая это яство кислым вином -- и поехал домой, слушать, как папа не надрывая голоса поет немецкие песни, аккомпанируя себе на фортепиано,-- такой грохот поднимается, что соседи вынуждены звонить в полицию.