Мавританская месть

Бласко Висенте Ибаньес

На улочках деревни, узких, извилистых, с нависающими крышами, было почти темно; самые отдаленные дома вытянулись друг против друга вдоль проезжей дороги. Чуть подальше раскинулись поля, синевшие в вечерних сумерках, и уже совсем далеко, на широкой пыльной ленте дороги виднелась похожая на кучу муравьев группа женщин, которые, положив себе на голову корзины с покупками, приближались к соседней деревне, – ее башня выглядывала из-за холма, и отполированная черепица ее светилась, отражая последние солнечные лучи.

Мариета,

несмотря на то, что была смелой женщиной, почувствовала внезапное беспокойство, увидев, что она одна на дороге: нужно было идти еще так долго, и уже совсем стемнеет, прежде чем она доберется домой.

На двери одного из домов слегка покачивалась пыльная и сухая оливковая ветвь – это была таверна. Какой-то человек небольшого роста стоял под оливковой ветвью; повернувшись спиной к деревне, он прислонился к косяку и заложил руки за свой широкий пояс.

Мариета впилась в него глазами.

Что, если он повернет голову и окажется, что это ее деверь? Господи, какой страх!

Но, уверенная в том, что он где-то далеко, она продолжала идти вперед, рисуя в своем воображении ужасную встречу, испытывая при этом острое наслаждение, так как хорошо знала, что такая встреча невозможна, и невольно холодея при мысли, что вдруг человек, стоящий в дверях таверны, окажется Теулаи.

Не поднимая глаз, она прошла мимо него.

– Добрый вечер, Мариета.

Это был он. Молодая вдова, оказавшись лицом к лицу со своим деверем, больше не чувствовала того волнения, которое только что ее заполняло.

Не было больше никаких сомнений: это был Теулаи, безжалостный юноша с коварной улыбкой; он смотрел на нее своими колючими и жесткими глазами, еще более колючими и жесткими, чем даже его слова.

– Ола, – ответила ему чуть слышно Мариета, и вдруг она, такая высокая и сильная, почувствовала, что у нее подкашиваются ноги, и сделала над собой усилие, чтобы не выронить из рук ребенка.

Теулаи улыбался ей своей хитрой улыбкой. Что это она так испугалась, разве они не родственники? Он очень рад ее видеть и сейчас проводит ее до деревни, а по дороге они с ней кое о чем потолкуют.

– Ну, пошли, – сказал он Мариете.

И молодая женщина пошла за ним, послушная, как овца. Случайно увидевший их прохожий мог бы удивиться, как такая статная и сильная женщина идет почти что на поводу у Теулаи, сухого, маленького и болезненного, в котором одни только светящиеся глаза, острые и колючие, как иголки, выдавали несокрушимую внутреннюю силу. Мариета хорошо знала, на что способен ее деверь: не один смелый и сильный мужчина был сломлен и побежден этим хилым недоростком.

У самого крайнего дома они увидели старуху, которая подметала крыльцо, напевая что-то вполголоса.

– Хозяюшка! – окликнул ее Теулаи.

Женщина, бросив свою метлу, мгновенно подбежала к нему, – молва о Мариетином

девере обежала уже много селений, и всем было известно, что этому человеку лучше повиноваться немедленно.

Теулаи взял ребенка из рук своей невестки и, не глядя на него, словно боясь непрошеной нежности, передал его старухе и попросил ее понянчить малыша: у них есть небольшое дельце, всего на полчаса, и, покончив с ним, они сразу же вернутся за ребенком.

Мариета зарыдала и бросилась целовать своего сына, но деверь оттолкнул ее в сторону:

– Пошли, пошли.

Становилось совсем темно.

Скованная ужасом, который этот беспощадный человек внушал каждому, с кем он только сталкивался, Мариета пошла за ним, теперь уже без ребенка и без корзины, а старуха, испуганно крестясь, поспешно укрылась в доме.

Женщины, шедшие в деревню, почти скрылись из глаз и казались темными точками на белой дороге. Густой вечерний туман расстелился над полем, деревья стали казаться синими, и на небе, почти лиловом, уже дрожали первые звезды.

Несколько минут они шли молча. Внезапно Мариета остановилась, страх заставил ее заговорить. Если он хочет ей что-то сказать, то пусть скажет здесь! Это место ничем не хуже другого.

Она стояла перед ним, дрожа от страха, едва выговаривая слова и опустив глаза, чтобы не видеть своего деверя.

Где-то вдали послышался скрип колес, чьи-то протяжные голоса, перекликаясь друг с другом, нарушали тишину молчаливой ночи.

С мучительной тоской смотрела Мариета на дорогу – нигде ни души. Они были здесь одни – она вместе со своим деверем.

Он медленно заговорил, по-прежнему улыбаясь своей зловещей улыбкой. Что он хочет ей сказать? Чтобы она помолилась богу. И если ей страшно, пусть закроет лицо передником. У такого человека, как он, нельзя безнаказанно убивать брата.

Мариета отшатнулась назад, ужас исказил ее лицо, – казалось, она только что сбросила с себя сон и увидела, что должна погибнуть.

Пока она шла сюда, ее воображению, затуманенному страхом, представлялись самые дикие, самые жестокие видения; ей казалось, что он ее безжалостно бьет, ей мерещилось собственное тело, вспухшее и покрытое синяками, клочья волос, выдранные из ее головы.

И вдруг – помолиться и закрыть лицо передником. Умереть! И каким ледяным голосом он ей говорит об этих жутких вещах!..

Путая слова, дрожа и запинаясь, она стала умолять Теулаи, попыталась смягчить его.

Это все придумали люди; она обожала его бедного брата, и сейчас еще она его любит, и если он умер, то как Теулан может подумать на нее, когда она не смела даже избегать ласки такого любящего, как он, человека.

Головорез слушал ее, и чем больше она говорила, тем более издевательской становилась его улыбка, казавшаяся теперь маской.