Мавзолей для братка
Шрифт:
– Зачем я тебе? – раздался где-то за изголовьем сварливый голос. – Заснуть, что ли, не можешь? Так я тебе не лекарь, снотворного не выпишу…
Такетх проснулся утром от боли в отлежанной руке и, морщась, долго массировал ее, пытаясь вспомнить, чем таким важным он вчера занимался допоздна, что масло в светильнике выгорело напрочь. А ведь тоже не даром достается.
Ворча себе под нос, надсмотрщик начал собираться на постылую работу, раздирая в зевоте рот и мечтая лишь об одном – завалиться в так и не разобранную постель и смежить веки…
А это что такое?
Вина в амфоре с избытком хватило для впадения в безоблачную нирвану…
Одним словом, главный надзиратель в этот день на работу так и не вышел.
Сергей опять был с рыбачком посреди моря. С милым его сердцу рыбачком…
Но море, обычно такое ласковое и кроткое, сегодня было далеко от спокойствия. Утлую лодчонку мотало среди круговерти из черных пенных волн, грифельного неба, сплошь устланного разлохмаченными тучами, то и дело озаряющимися изнутри багровым адским пламенем. Белые плети молний полосовали взбесившуюся бездну, и над всем этим царил все подавляющий грохот.
– К берегу правь! – не слыша себя, орал Дорофеев кормщику, хватаясь то за весло, рассыпающееся в пальцах, словно сделанное из рыхлого пенопласта, то за сложенный на дне лодки парус, тяжелый, как рулон свинцового листа. – Правь к берегу, а то потонем!!!..
Но Рамоон, будто не слыша, правила прочь от спасительного берега в открытое море.
– Ромка! Ты меня слышишь?!
Спотыкаясь и путаясь ногами в невесть откуда взявшихся мокрых снастях, перемешанных с бьющейся рыбой, Сергей кинулся к ней, но лодка непостижимым образом удлинялась, так что как он ни старался, приблизиться к любимой не удавалось ни на шаг.
Выбиваясь из сил, он почти достал ее вытянутой рукой, но неимоверно длинное суденышко треснуло под напором волн и развалилось пополам, причем Рамоон даже не обернулась, продолжая уверенно править своей половинкой, устремившейся к очистившемуся горизонту с неожиданной скоростью.
С ужасом видя, как дорогой силуэт превращается в точку, Дорофеев, не желая оставаться в плену темного бушующего моря, попытался прыгнуть за ней, но вся пойманная морская живность вдруг вцепилась ему в ноги огромными зубами, щупальцами, клешнями, мокрые сети опутали липким коконом.
– Раомо-о-он! – прокричал он в смертной тоске, рванулся всем телом и…
– Что с тобой, Сер-рий?
Сергей разлепил веки и в неверном свете ночного светильника увидел встревоженное милое лицо.
– Приснилось… что-то… – с облегчением пробормотал он.
Но грохот не остался во сне. Кто-то настойчиво колотил в дверь так, что сотрясалась вся по-южному хилая постройка, создатели которой понятия не имели о северной основательности и прочности.
– Кто там, Ромка?
– Не знаю, Сер-рий! – в панике прошептала любимая. – Я боюсь! Не ходи туда!
– И все равно придется пойти…
Дорофеев, кряхтя, поднялся с влажных от пота простыней, облепивших тело не хуже сетей из сновидения, с ухмылкой стряхнул с постели раздавленного жука, острые рога которого во сне преобразились в страшные клешни, и натянул на мощные плечи рубаху.
– Кого там черт принес? – буркнул он сквозь дверь, вооружившись на всякий случай дубинкой, точь-в-точь похожей на бейсбольную биту (а этой штукой он владеть умел). – В курсе, который час?
– Серр! – раздался из-за хлипкой дощатой конструкции встревоженный голос Оран-Тога. – Только что со стройки прибежал рабочий. Катастрофа! Осела часть пирамиды…
– Не может быть! – Сергей торопливо отпер дверь. – Она просто не может осесть!
– Он говорит, что так! – Архитектор был непривычно бледен, одежда накинута кое-как. – Сползла часть облицовки на северной стороне, задавило рабочих…
– Че-е-е-ерт! – взвыл изобретатель, представив себе страшную картину. – Я же предупреждал, что нельзя ставить облицовку, пока блоки недостаточно просохли! Это же северная сторона – там всегда тень!..
Посылать за носилками или прочим транспортом было некогда, и двое расхристанных людей в развевающихся по воздуху одеждах мчались по ночному городу не разбирая дороги. Какие-то тени шарахались от них в чернильную тьму, но выяснять, злоумышленники ли это, злые духи или обычные кошки, времени не оставалось. Не думали и о скорпионах, обожающих прохлаждаться на утоптанном песке улиц при свете луны.
– Сколько рядов обрушилось? – задыхаясь, допрашивал Сергей на бегу Оран-Тога. – Кто разрешил ночные работы? Такетх в курсе?
– Не знаю я ничего! – стонал строитель, уже видя перед мысленным взором темницу и чувствуя спиной плети палача, от которых он только что счастливо отдалился. – Парнишка тот, который весть принес, сгинул сразу куда-то… Я и расспросить его толком не успел… Сразу к тебе помчался…
Трапециевидный силуэт пирамиды, едва различимый на фоне чернильного неба, открылся взгляду сразу за последними домишками.
– Почему нет освещения? – заорал Дорофеев, хватая ничего не понимающего Орана за плечи. – Они что, в темноте там все разбирают?
– Ничего не понимаю!..
Друзья припустили еще быстрее, благо дорога шла под горку…
– Какое обрушение? – хлопал поросячьими глазками ничего не понимающий прораб, вытащенный разгоряченными строителями из теплой постели, из-под бочка сдобной супруги. – Какие работы? Да мы как на закате пошабашили, так и не подходил никто к стройке. Ребята за день так напластались – спят без задних ног. До утренних ехзаров не поднять. Какая еще северная сторона?..
Еще через пару минут, не веря своим глазам, Сергей с Оран-Тогом разглядывали абсолютно целую, отливающую зеленью в лунном свете облицовку. Белые плиты сидели как влитые, отдаваясь солидным гулом монолита под рукой. Но они не успокоились и забрались по лесам на самый верх, где недавно были завершены работы. Никаких дефектов, кроме крупно нацарапанного каким-то лоботрясом трехбуквенного слова, теперь рельефно выделявшегося в косых лучах ночного светила, не наблюдалось.
– Это чья-то дурацкая шутка? – догадался архитектор, облегченно утерев пот со лба подолом хламиды. – Ничего не случилось?