Маяк на Омаровых рифах

Крюс Джеймс

— Это всегда пожалуйста! — крикнул смотритель. — Подожди-ка минутку!

И смотритель полез наверх за своим табуретом. Глянув с балкона на юг, он заметил черную тучу, которую ветром гнало прямехонько к лодке. Смотритель встревожился: вот-вот хлынет дождь!

— Если лодка попадет под ливень, — пробормотал Иоганн, — тетушка простынет и разболеется!

Сердито ворча, он взял под мышку свой табурет и спустился вниз — рассказывать обещанную историю. Морешлёп уже весь извертелся в подвале от нетерпения.

— Может, про трех китайских бургомистров? — спросил Иоганн.

— Наизусть знаю! — гулко раздалось из подвала.

— А я — нет! — заметила Александра.

— Ну,

тебе я потом расскажу! — ответил смотритель.

Морешлёп задумался: что бы такое послушать? И тут его осенило. Хорошо бы сейчас про волшебников!

— Про одного волшебника я могу рассказать, — отозвался Иоганн. — Слыхал ли ты о волшебнике по имени Хинц Розенхольц?

— Слыхом не слыхивал! — в волнении заорал Морешлёп. И громко хлопнул себя по пузу от удовольствия. Послушать новенькую историю — что может быть приятней! И смотритель, то и дело косясь на тучу, повел рассказ…

История про волшебника по имени Хинц Розенхольц

Что на свете есть волшебники, ни для кого не секрет. Много разных историй служат тому доказательством. Но что среди колдунов и магов встречаются иной раз добрейшие люди, знают немногие. Вот почему мне и подумалось, что надо бы рассказать об одном волшебнике, который некогда жил у нас на острове. Звали волшебника Хинц Розенхольц, и была у него на Тюленьей улочке, прямо на взморье, лавка со всякими пустяками. Если бы Хинц захотел, он бы стал богачом и жил в роскошном дворце. Но богатство его не манило. Хинц любил свою лавочку и скромный домик у моря, где он жил один-одинешенек, с черным котом Цап-царапом.

Волшебному ремеслу Хинц никогда не учился. Не было у него ни книги с колдовскими рецептами, ни гадальных шаров. Зато был природный талант кудесника. Возьмет, бывало, в руки старую фетровую шляпу, поглядит на нее задумчиво и от всей души пожелает: «Хочу, чтобы эта шляпа превратилась в кукольный домик для малышки племянницы!» И надо же: под длинными тонкими пальцами и долгим задумчивым взглядом старая шляпа потихоньку растет, появляются стенки с узорчатыми обоями, отворяются шесть окошек, в рамы вплывают стеклышки… И вот уже Хинц держит в руках не старую шляпу, а кукольный домик, такой хорошенький, что лучше и пожелать нельзя.

Мой отец не раз наблюдал, как старик Хинц колдует, а потом рассказывал мне. Сам я — увы! — не видел, потому что, когда я был маленький, колдовать у нас на острове запрещалось. Но однажды пришлось мне убедиться, что удивительное искусство нашего Хинца не пустые слова, а самая что ни на есть диковинная правда. Случилось это во время большого голода.

Зима в том году выдалась лютая. Остров отрезало от всего мира. По морю плыли, с хрустом и скрежетом наползали друг на дружку огромные льдины; они так усердно проталкивались вперед, что треск и грохот долетали в самые дальние закоулки наших домов. Ни один корабль не мог подойти к берегу и привезти нам с большой земли хлеба, мяса и молока. А ни коров, ни овец, ни пашен на скалистом острове не водилось. Жителям только и оставалось, что ловить рыбу да стрелять птиц. И когда все съестные припасы в ту зиму вышли, кормились мы одной только рыбой да птицей. Кончились у тебя запасы соленой и вяленой рыбы — идешь по соседям. Тяжелые времена наступили! Если кто заводил разговор о хлебе, мясе и зелени, у всех слюнки текли, а в глазах загорался голодный блеск. И поговаривали в народе, будто нашлись какие-то люди, готовые за кружку свежего молока подарить волшебнику целый дом. Но Хинц строго держался запрета и даже в свою кладовую съестных припасов не наколдовывал. Питался, как все мы, рыбой да птицей.

Когда так прошли четыре недели — вот уж и рыба стала кончаться, — в ратушу к бургомистру явилась толпа возмущенных островитян.

— Так больше продолжаться не может! — заявили они. — У наших детишек урчит в животе от голода. Наши жены не знают, что подать на обед. А наши бочонки с соленой рыбой вот-вот опустеют. И единственный, кто может нас спасти, пока льды не растают, это Хинц Розенхольц!

— Друзья мои! — отвечал бургомистр. — Я ведь тоже хожу голодный. Я знаю, каково приходится жителям нашего острова. Но мне строго-настрого велено запрещать колдовство. По закону всякого колдуна отправляют в тюрьму — навсегда! Не хотите же вы, чтобы славный Хинц Розенхольц до конца своих дней томился за решеткой? И все ради того, чтобы нам отведать мясца и зелени?

Нет, такого, понятное дело, островитяне совсем не хотели. У них и в мыслях такого не было. В унылых раздумьях разошлись они по домам. Но в сердце кой у кого засела заноза — и ныла, и ныла…

«Ну, и сел бы старик за решетку, — думал кое-кто. — Пусть лучше один невинный сидит в тюрьме, чем весь остров вымрет от голода!» Да-да, именно так и думал. Только вслух не говорил. Но Хинц и так обо всем догадался и в воскресенье пришел к бургомистру.

— Бургомистр! — сказал Хинц. — Душа у меня изболелась за наш остров. Не могу спокойно смотреть, как детишки стоят в моей лавке и каждый тайком мечтает, чтобы камушек, который спрятан в кармане, превратился в краюшку хлеба. Посади ты меня, бургомистр, в тюрьму! Там я всего наколдую, чего нам так не хватает, — хлеба и мяса, зелени и молока, маслица и муки. Ведь если колдун за решеткой, то все по закону! Сиди себе и колдуй всем на радость.

— Но, дорогой мой Хинц, тебе же придется сидеть в тюрьме до конца твоих дней! — воскликнул бургомистр. — Так велит закон!

— Ну и что? — пожал плечами волшебник. — Человек я старый, жить мне осталось не так уж долго. Если ты разрешишь мне взять с собой кресло-качалку, кота Цап-царапа, а вдобавок позволишь принимать каждый день гостей, то больше мне ничего и не надо.

— Ну что же, — вздохнул голодный бургомистр. — Будь по-твоему, Хинц Розенхольц!

И в тот же день Хинц Розенхольц с черным котом Цап-царапом и креслом-качалкой переехали в городскую тюрьму. Со скоростью ветра разлетелась по острову весть: конец великому голоду! Часа не прошло, как под зарешеченным окошком столпился народ. Люди несли под окошко камушки, а уносили булочки; сухие цветы становились зеленым салатом, в кувшинах с талой водой через минуту белело парное молоко, а негодный старый башмак превращался в сочную отбивную котлету. Хинц Розенхольц колдовал до глубокой ночи.

Случалось, кто-нибудь вырывал у него из рук полубулочку-полукамень или запихивал в рот котлету, из которой еще выпирал каблук. Хинц все терпел. Он понимал, как плохо быть человеку голодным и как грустно мамам укладывать ребятишек в постель без ужина.

К концу недели голод кончился. Все варили, жарили, пировали… Надо хозяйке испечь пирог — она посылает сына с пригоршней камешков к Хинцу, и тот превращает камни в десяток яиц. Захочется рыбаку покурить — он несет под окошко морской песок, и добрый старик превращает песок в табак, душистей которого отродясь не курили. Никогда еще не доводилось Хинцу услышать столько ласковых слов, как в эту неделю. Нигде еще Цап-царап не отведывал столько лакомств, как в городской тюрьме.