Маяк в Борсхане
Шрифт:
А еще выше, в космосе, летают разные по назначению, запущенные разными странами, но одинаково сложные искусственные спутники, которые тоже строго подчиняются нормам международного и космического права. Не исключено, что разведывательные аппараты через свою мощную оптику сфотографируют и этот кусок Борсханских джунглей. Возможно даже, что на снимке будет виден жертвенный камень с распростертым на нем несчастным Дмитрием Полянским. И Киблыком, который с упоением совершает свои садистские процедуры. Хотя вряд ли кто-то будет специально
Такие размышления помогали отвлечься, но широконосый абориген все кромсал мою грудь, я даже подумал, что хитроумный Анан не собирался меня травить — просто под видом татуировки приказал вырезать мне сердце. Возможно, так оно и было, но Бегиме и тут спутала злодейские замыслы. Время от времени она давала мне выпить что-то хмельное и вытирала горящую грудь чем-то похожим на губку, явно пропитанную анестезирующим раствором, потому что я чувствовал, как боль уменьшается и кровотечение постепенно останавливается.
Нанесение татуировки длилось несколько часов. В конце концов грудь у меня онемела, и я перестал что-либо ощущать. Даже то, как меня несли в хижину.
9000 метров над Африканским континентом.
Борт «Ту-95 РЦ»
Возвращаться домой трудней, чем лететь на задание. Потому что происходит послестрессовое расслабление, мобилизация всего организма сменяется полным упадком сил. Секунды превращаются в минуты, минуты — в часы. Да и делать уже вроде бы нечего, а безделье — лучший катализатор депрессии. Тут хорошо бы принять транквилизатор, но медицинские препараты в России не в чести, а то, что их успешно заменяет, на службе категорически запрещено.
В кабине было тепло, даже жарко, спертый воздух пах нагретым железом, резиной и немного мочой. Почти весь экипаж пристегнулся к своим неудобным креслам и забылся в тяжелой дреме. Бодрствовал только второй пилот. Он рассеянно смотрел в лобовое стекло, за которым стало понемногу смеркаться.
Вдруг красная лампочка на панели приборов мигнула раз, второй, третий… И зловеще загорелась постоянным огоньком тревоги.
— Падение давления масла на втором двигателе, — четко доложил Ильченко. И тут же щелкнул тумблером.
— Аварийное отключение!
Симаков среагировал мгновенно — резко дернулся, но ремень бросил его обратно на спинку. Штурман и бортинженер тоже мгновенно перешли в состояние бодрствования. Четыре пары глаз напряженно уставились в правое стекло.
Один из размытых кругов вдруг материализовался: потемнел, загустел и превратился в крутящиеся в противоположные стороны винты. Потом они остановились. Это было противоестественное и ужасное зрелище. Самолет затрясло.
— Дисбаланс вектора тяги правой и левой плоскостей, — доложил Ильченко. — Уменьшаю мощность левой пары. Штурману внести корректирующие поправки курса!
Обстановка
— Сказал же: «Не говори гоп…» Накаркал, Васька! — Симаков погрозил штурману пальцем и с досадой ударил кулаком о ладонь.
— Петя, просчитай измененные параметры режима полета. А я доложу руководству…
Высоков погрузился в расчеты, а командир связался с Базой:
— Первый, я двенадцатый, падение давления в системе смазки второго двигателя, двигатель отключен, жду указаний… Первый, я двенадцатый, падение давления в системе смазки второго двигателя, двигатель отключен, жду указаний…
— Двенадцатый, вас понял, ждите указаний, — после второго вызова отозвался руководитель полетов.
— Командир, расклад такой: скорость снижается до пятисот километров, время в пути увеличивается до двенадцати часов, расход топлива возрастает на двадцать пять процентов, — озабоченно доложил Высоков. — Имеющегося запаса хватит на пять тысяч километров. До Базы шесть тысяч сто пятьдесят. По прямой.
— Я понял, — мрачно кивнул Симаков. И тут же превратился в слух — на связь вышел руководитель полетов.
— Рассчитайте измененные параметры движения. Особенно — расход топлива.
— Расчеты произведены. Топлива не зватит. Реальное плечо четыре тысячи километров. Дозаправка в воздухе проблематична из-за пониженной курсовой устойчивости. Необходима посадка.
— Вопрос требует проработки. Ждите.
В кабине наступила напряженная тишина.
— Похоже, дело пахнет керосином, — сказал Ильченко.
Симаков вздохнул.
— Где они возьмут аэродром с трехкилометровой полосой? Может, на какой-то из военных баз НАТО такой и есть, но к врагу мы ведь не пойдем. А в братских странах таких полос нет.
Командир вздохнул еще раз.
— А что там может быть, а, Петя?
Бортинженер пожал плечами.
— Может, вышел из строя масляный насос. Может, прохудился трубопровод. Может, засорились фильтры. Да мало ли что еще… Машине сорок лет. Людей в этом возрасте списывают с летной работы…
Он осекся. Симаков крякнул. Ему недавно исполнилось сорок два, и он каждый день ждал предписания об увольнении.
Дальний разведчик с омертвевшим двигателем, дергаясь и рыская по курсу, летел в никуда. Экипаж находился в прострации. Все ждали указаний с Базы, которые чудесным образом выправят положение. И они последовали.