Маяковский без глянца
Шрифт:
Маяковский посмотрел на крикнувшего.
– Ищу жемчужных зерен… Записок сотни.
И серьезные, и шутливые, и задиристые, и просто глупые.
– Почему вы назвали свое детище «Хорошо»?
– А как мне его назвать, – Петей, что ли?
На вечере в Харькове какой-то студент прислал ему такую записку:
– А наш профессор на рабфаке говорит, что вы примазались к советской власти…
Это было далеко не жемчужное зерно, но Маяковский прочел записку вслух.
– Не я примазался к советской власти, а ваш профессор примазался к рабфаку.
А. Егармин,
Зажав большую пачку записок в руке, Маяковский шутил:
– А на эти вопросы сейчас сразу дать ответ не смогу, надо подумать. Приходите за ответом через сто лет…
Зал снова разражается смехом, гремят аплодисменты.
Наталья Александровна Брюханенко:
Однажды в Ялте, в городском саду, Маяковский выступал на открытой сцене. Рядом шумело море. Вдруг поднялся сильный ветер, срывая листья с деревьев, закружил их по эстраде и разметал бумажки на столе.
– Представление идет в пышных декорациях, – торжественно сказал Маяковский. – А вы говорите – билеты дорогие!
Александр Вильямович Февральский:
Маяковский любил шутить. В отличие от разящих острот, которыми он стрелял с эстрады, его шутки о повседневной обстановке были веселыми и мягкими.
Василий Васильевич Катанян (1924–1999), кинорежиссер документального кино, мемуарист, наследник архива Л. Ю. Брик. Сын Г. Д. и В. А. Катанянов:
У молодого Маяковского не было своей бритвы, и он часто одалживал ее у соседей. Соседи были молодые люди, а у них была мама.
Маме это надоело, и однажды, когда Маяковский опять постучался за бритвой, она многозначительно ему отказала:
– Бритва занята. И до-о-олго будет занята.
– Понимаю… – так же многозначительно ответил Маяковский. – Слона бреете…
Лев Федорович Жегин:
Наши профессора (в Школе живописи. – Сост.) довольно безобидный и совершенно безличный старичок Милорадович и Касаткин, считавшийся «грозой» учеников, требовавший точного рисунка и знания анатомии, делали вид, что не замечают новаторских попыток Маяковского, и даже похваливали его за колорит и ставили ему удовлетворительные отметки, кажется немного его побаиваясь.
Маяковский подтрунивал над обоими, бормоча им вслед: Косорадович и Милорадкин.
Александр Вильямович Февральский:
Помню две его остроты на театральных диспутах 1921–1922 годов. Говоря о постановке в Камерном театре «Ромео и Джульетты», Маяковский предложил называть ее сокращенно «Ридж». А когда обсуждалась неудачная деятельность драматургической организации «Масткомдрама», во главе которой стоял Д. Н. Бассалыго, Маяковский перетасовал название учреждения с фамилией его руководителя, – получилось: Бассодрама и Маскодрыга.
Петр Васильевич Незнамов:
Цитируя образчики стихов из «Перевала», он их называл «не образчиками, а дикобразчиками».
Критика Роскина, одно время что-то делавшего в Наркомпросе, он перекрестил в «Наркомпроскина».
И еще он говорил:
– В критике сплошные ненужности: лишний Вешнев и важный Лежнев.
Петр Васильевич Незнамов:
Надо мной он однажды пошутил:
– Не верю я, что вы сибиряк: напора нет! Вы, наверное, мамин сибиряк? мамочкин?
За картами своему партнеру он заметил:
– Вот случай, когда два враждебных лагеря не противостоят, а противосидят друг другу.
Когда ему несколько юмористически рассказывали, как тащился от города к городу, на манер грузовика, одноглазый Бурлюк, он, не улыбнувшись, промолвил:
– Бедный Додя, через всю Сибирь – и с одним фонарем!
Вера Николаевна Агачева-Нанейшвили, двоюродная сестра В. Маяковского:
Мы подъехали к Большому театру, как помню, он предложил нам послушать «Евгения Онегина». Закурив папироску, неторопливо подошел к кассе и в шутливом тоне сказал:
– Дайте, пожалуйста, два ложных билета. А затем, получив билеты, спросил:
– А они действительны?
Анатолий Борисович Мариенгоф (1897–1962), поэт, драматург, мемуарист. Один из основателей имажинизма:
Вот мы с Никритиной сидим ночью в Литературно-художественном кружке, который тогда помещался в особняке какого-то бывшего посольства, почти насупротив нашей Богословской квартиры.
Подходит Маяковский:
– Можно присесть?
– Пожалуйста, Владимир Владимирович, – радушно приглашает Никритина. Я придвигаю третий стул. <…>
Маяковский берет карточку с дежурными блюдами и мрачно читает ее, словно это извещение о смерти близкого человека.
Мне подают на закуску великолепный телячий студень с хреном в сметане.
Маяковский переводит на студень тяжелый взгляд и спрашивает:
– Вы, значит, собираетесь умывальником закусывать?
Я отвечаю коротко:
– Да.
Студень действительно похож на мраморный умывальник, из которого я мылся в детстве. Образ точный. Но закусывать умывальником невкусно.
Юрий Карлович Олеша:
Едим раков. Когда снимаешь с них их покрытие, то и дело укалываешься, и Маяковский говорит метрдотелю:
– Хоть бы вы им маникюр сделали, что ли.
Василий Абгарович Катанян:
А то раздавался звонок:
– Приезжайте! Покера не будет. Будут Семка и Клава. И дикая просьба – купите по дороге что-нибудь. В доме нет ничего. Белого вина. И что найдется. Побольше…
Помню, почему-то в магазине на Разгуляе, куда я зашел, были одни сиги. Побольше, так побольше. Маяковский очень удивлялся, разворачивая пакеты.