Майами Блюз
Шрифт:
Фредди поблагодарил Сьюзен за прекрасный ужин, хотя и отбивные, и гарнир давно остыли.
Если у Сьюзен и были какие-то вопросы к Фредди, то она предпочла оставить их при себе.
Глава 14
Хок шевельнул ногой, и по всему телу тут же прокатилась волна адской боли, на секунду заслонившая собой тупую ноющую пульсацию в челюсти. Несмотря на боль, Хок обрадовался — значит, ногу он все-таки чувствует. Голова Хока была зафиксирована с боков двумя подушками, а руки привязаны бинтами к койке, чтобы он не прикасался к лицу и не мог сорвать повязки. По обе стороны койки стояли капельницы, и в руки Хока
Поскольку Хок был стеснен в движениях, то с больничной койки ему видна была только часть противоположной стены, из которой торчала какая-то непонятная металлическая конструкция. Хок пытался понять, для чего она предназначена, но лишь через два дня сообразил, что это — кронштейн с подставкой для телевизора. Оказывается, стоило Хоку подписать какую-то бумажку, и ему тут же поставили бы в палату телевизор. Согласитесь, что смотреть телевизор гораздо интереснее, чем днями напролет изучать металлический кронштейн.
К концу недели, когда Хоку разрешили сидеть в постели и даже самостоятельно ходить в ванную комнату, он решил-таки взять телевизор, но в последнюю минуту передумал. По телеку то и дело передают рекламу всяких вкусностей, а постоянно голодному Хоку не хотелось подвергать себя кулинарным пыткам. Ему и без того все время снился двойной чизбургер с беконом.
В палате стояло четыре койки, но Хок был единственным пациентом. Сюда клали только тех пациентов отделения челюстной хирургии, у которых были особенно серьезные патологии. Правда, на одну ночь к Хоку подселили четырнадцатилетнего еврейского юношу — «принца», как его любовно называла сердобольная мамаша, — которому должны были удалить зуб мудрости, но потом Хок снова стал единоличным хозяином палаты. Ему не нравилась эта белая комната, он ненавидел эту больницу, его тошнило от медбрата-педрилы, который похоже, испытывал оргазм, ставя Хоку клизмы.
Хока прооперировал хирург-ортодонтист Мюррей Голдштейн, которому ассистировал личный дантист Хока, доктор Дэвид Рубин. Доктор Рубин всегда испытывал симпатию к Хоку, хотя никак не мог простить ему тот знаменитый поход в морг, когда док Эванс выдернул у Хока все зубы. Тем не менее, доктор Рубин искренне переживал за Хока, и буквально возликовал, когда выяснилось, что в изуродованный рот его пациента все-таки можно будет втиснуть новую искусственную челюсть. Хотя до этого момента было еще далеко, поскольку челюстные переломы срастаются долго, а потом еще из десен будут извлекать многочисленные осколки зубов. Пока же рот Хока был в буквальном смысле подвязан проволочкой, так что есть он мог только жидкую пищу, принимая ее через стеклянную соломинку. Синяк на правом бедре был размером с футбольный мяч, и еще несколько дней после того, как Хоку разрешили вставать с постели, он ходил сильно прихрамывая.
Первыми его навестили Ред Фаррис и Луиза. Хок тогда еще не совсем отошел от наркоза, поэтому запомнил лишь нависшие над кроватью рыжие усы Фарриса и испуганное бледное лицо Луизы в дверном проеме. Хок не слышал, что ему говорил Ред, но тот догадался оставить ему записку, которую Хок позднее обнаружил на прикроватной тумбочке. Записка была приложена к бутылке «Смирновской» и кексу, который был обернут золотистой фольгой, и гласила:
Этой водкой можно полоскать рот. От нее не бывает перегара.
Луиза испекла тебе кекс. Когда я обживусь
Выздоравливай.
Ред
Больше его Фаррис не навещал, и Хок понял, что Ред уже уехал в Себринг. Он также понял, что никакой охоты на голубей не получится. Люди, уезжавшие из Майами, обрубали за собой все концы, и Ред знал об этом не хуже Хока.
Затем пришел Билл Хендерсон. Хок был очень рад видеть напарника, хотя поболтать с ним как следует не удалось: из-за проволоки, опутывавшей челюсть, Хок еле ворочал языком. Хендерсон сообщил, что убийство четырех колумбийцев раскрыто.
Билл, не мудрствуя лукаво, переодел одного из своих подчиненных в форму носильщика из аэропорта и попросил его опознать в колумбийской даме ту женщину, которая подвозила на розовом «кадиллаке» в международный аэропорт Майами двоих мужчин. И колумбийка раскололась. Оказывается, убитый мальчишка был не ее ребенком, а сыном служанки. Малыша не должны были убивать, поэтому колумбийка искренне опечалилась, когда дело приняло такой оборот. Она чувствовала себя виноватой, и Хендерсон, пользуясь этим, быстренько додавил колумбийку. Она рассказала что убийцы улетели в Картахену, и назвала их имена. Мексика преступников не выдавала, но Хендерсон был доволен уже тем обстоятельством, что эти двое убийц в Майами больше никогда не появятся.
— Когда ты позвонил мне и сказал, что багажник машины пустой, — рассказывал Билл, — у меня не осталось никаких сомнений в том, что эта леди — сообщница убийц. Если у женщины есть девятьсот долларов, то она просто не может вернуться из магазина без покупки... Ты знаешь, ей до сих пор не предъявлено обвинение. Чует мое сердце, что ее отпустят на все четыре стороны за сто тысяч долларов залога. И она тут же вернется в Колумбию. Ты ведь знаешь всю эту механику...
Хок кивнул и выразил Хендерсону свое молчаливое восхищение, соединив в кольцо большой и указательный пальцы. Хендерсон придвинул свой стул поближе к койке.
— У тебя есть какие-нибудь предположения насчет того, кто мог на тебя напасть, Хок? — спросил он.
Хок, забыв, что башка его зафиксирована подушками, хотел отрицательно покачать головой, но вместо этого у него получился кивок.
— Кто? — встрепенулся Хендерсон.
Хок опять кивнул, но потом догадался пожать плечами. Он очень устал и хотел, чтобы Хендерсон поскорее ушел.
Билл встал со стула и подошел к окну.
— Я... я был у тебя в отеле, Хок, — сказал он, не оборачиваясь от окна. — Слушай, Хок, тебе надо выбираться оттуда. Там же одни пенсионеры и кубинцы. От них сплошная депрессуха, Хок. Когда выпишешься из больницы, я заберу тебя к себе. Поставлю тебе раскладную кровать на веранде; опять же, будет кому за тобой присмотреть. Мария с радостью поухаживает за тобой, пока ты окончательно не оклемаешься. Ну как, поживешь у меня пару недель?
— Нет ответа, — с трудом выговорил Хок и закрыл глаза.
Через несколько секунд Хендерсон уже тормошил его, дергая Хока за плечо. Хок открыл глаза.
— Ладно, старик, — сказал Билл. — Если надумаешь, то милости просим. А сейчас я пойду, пожалуй... Отдыхай. Если что-то понадобится — ты только свистни.
Когда Хендерсон ушел, Хок развернул оставленный им подарок. В бумажном пакете оказались пачка сигарет «Кул» и пластмассовая «биковская» зажигалка. Хок вдруг поймал себя на том, что впервые может смотреть на сигареты абсолютно спокойно. Ему не хотелось курить. Если повезет, то, быть может, ему вообще уже не захочется сигарет.