Шрифт:
Эти записи сделаны в карцере СИЗО города Иваново о реальных случаях из моей очень интересной жизни…. При дальнейшем редактировании, уже на воле, добавлялись новые сюжеты, «расширялись» старые.
Глава 1. Воспоминания из детства. Институтские курьезы.
Холодный карцер СИЗО №1 города Иваново. На каменных толстых стенах всюду видны капли конденсата. Словно сам камень льет слезы по своим пленникам день и ночь, независимо от времени года. Большая часть камеры находится под землей, по самые окна; они вместо стекла закрыты полупрозрачным целлофаном. Вечное царство холода и сырости, в которое так неожиданно забросила меня судьба. Я старался обогреть его, цепляясь своей памятью за то далекое, невозвратное, но такое теплое прошлое. Сидел на деревянном настиле, заменяющем кровать, на коленях – новая общая тетрадь, в правой руке ручка. Хотел описать свою жизнь и не знал, с чего начать. Мысль летала от одного фрагмента памяти к другому и не могла ни за что зацепиться. Оказалось не так просто выбрать событие, связанное невидимой нитью со всеми другими эпизодами, все равно, что начать жизнь с чистого листа. Свой день рождения в далеком тысяча девятьсот пятьдесят пятом году, тридцатого июня, я не помню, как и абсолютное большинство людей, живущих на Земле. Хотя, оказывается, есть и такие уникумы, чья память начинается прямо с момента появления на свет – читал о них в интернете. Итак, с чего начать свой рассказ? Пожалуй, начну с середины, с исповеди батюшке Владиславу в храме села Горки, расположенном километрах в десяти от родного города Кинешмы.
Главной достопримечательностью этого храма, безусловно, является икона Божией Матери «Всех скорбящих радость». История ее появления здесь просто поражает воображение. Она до Великой Отечественной войны, находилась в церкви села Велизанец Кинешемского района, и была очень почитаема местными жителями. Но перед самым началом всемирной бойни храм загорелся, как знак приближающейся большой беды. Откуда-то появился очень смелый подросток четырнадцати лет по имени Валентин. Он был с топором и через церковное окно проник вовнутрь, так как сама дверь была объята пламенем. Всенародную любимицу он разрубил на три части и вытащил их через то же оконце. Следом вылез сам. Взрослые не решились на то, что сделал ребенок! Икону, после этого решили везти на телеге с запряженной лошадью в храм села Горки, но кобыла шла почему-то очень неохотно. На мосту повозка встала, и как ни погонял извозчик свою «тягловую силу», она не реагировала. Священник, передвигаясь на коленях по земле к мосту, умолял икону войти к нему в храм. Вдруг лошадь без понуканий тронулась, и «Всех скорбящих радость» приобрела новое место «жительства».
Батюшка Владислав был примерно моих лет, а мне тогда было где – то сорок пять. Да, да, именно в этом возрасте я исповедался впервые. Хорошо помню, как дорогой в машине, сидя за рулем, пытался вспомнить свои грехи и не мог сделать это – одни «заслуги» и «благодеяния», перед Богом и людьми, приходили на ум.
У подножия храма возникла крамольная мысль: «удивлю сейчас батюшку своей «святостью»; таких честных, принципиальных и добрых людей он, наверное, еще не встречал».
Кстати сказать, само желание прикоснуться к этому таинству возникло у меня, только, ради того, чтобы потом причаститься. Батюшка был строг, и все ритуалы соблюдал так, как предписывали правила богослужения. На службу, которая проходила в этот день с утра, я немного опоздал, но отстоял ее до конца, как и потом небольшую очередь на исповедь.
– Ну, сын мой, начинай рассказывать о грехах своих, – обратился священник ко мне. А я… не знал, с чего и начать. Образовалась неловкая заминка, и батюшка стал подсказывать, перебирая обычные наши пороки, на которые мы в обыденной жизни и внимания то не обращаем; «…каверзные помышления, объядение, пьянство, сквернословие…»… На ум пришли подобные примеры из моей жизни и, наконец, я начал говорить. Грехи вспоминались и вспоминались, и казалось, им не было конца …
Возникло ощущение загубленной души, из глаз обильно полились слезы сожаления и раскаяния, говорить было все тяжелее и тяжелее….
Сказал отцу Владиславу: « сегодня не могу исповедоваться, давайте, приду к вам потом».
Но батюшка заверил, что именно так и должно происходить покаяние и потребовал, продолжать. Короче, причащать в этот день он меня отказался, и, выйдя из храма, я почувствовал не облегчение, как обычно говорят в таких случаях прихожане, а, наоборот, огромную тяжесть на душе; я словно ощущал, хуже меня в этом мире человека просто не существовало. Думаю, исповедь не списывает с человека его грехи, а заставляет их увидеть. Забегая вперед, могу подобное сказать и о своих карцерных записях: намерение было у меня описать геройские подвиги почти сверхчеловека, а когда в дальнейшем перечитывал и редактировал написанное, понял, что геройского ничего и не было. Тысячу раз можно было поступить иначе, но изменить уже ничего нельзя, и в своем повествовании буду максимально придерживаться пусть горькой, но исповедальной правды.
Иногда я задумывался, почему, когда размышляешь о своей жизни в прошлом, вспоминаются именно эти моменты, а не другие, порой более яркие и интересные. И именно в этой последовательности, а не в хронологическом порядке. Мне кажется, что каждое событие сегодняшнего дня связано невидимой ниточкой через нас с конкретным событием в прошлом, поэтому память так избирательна. Попробую провести некие параллели между свежими событиями и далекими в своих рассказах о студенческих и детских годах…
Учеба в школе для меня особых сложностей не представляла, хотя определенное трудолюбие приходилось проявлять, особенно в старших классах. Я ежедневно, без давления со стороны родителей, учил уроки, если что-то не понимал с первого раза, перечитывал снова и снова, пока в голове все не вставало на свои места. А вот дружил не с теми, кто хорошо учился, а с ребятами бойкими, или, как их еще называли, хулиганами. Бывало, на каникулах возникнет вопрос, кто и как закончил год или четверть, друзья начнут хвастать своими двойками и тройками, считая это какой- то лихостью, а я молчал. Мне «хвалиться» было нечем: в дневнике красовались одни четверки и пятерки, правда, по поведению за четверть случался неуд, да и то не каждый раз. Зато в школьных конфликтах между мальчишками я участвовал всегда, во всех драках и разборках, иногда, даже был их зачинщиком. Вообще физически, где то до четвертого класса средней школы поселка Нерль Тейковского района, где проживала наша семья, я был одним из самых сильных. А вот после летних каникул, придя в школу в пятый класс, увидел, что все мальчишки вытянулись вверх и окрепли, а я как-то остался почти таким, каким и был. Однажды даже проиграл в небольшой потасовке парню, которого всегда до этого легко «ставил на место». Вот тут и взыграло мое самолюбие: каждое утро стал отжиматься от пола, заниматься гантелями, которые где-то нашел по случаю, подтягиваться на крепких сучках деревьев. В итоге статус-кво был восстановлен, а заодно, и по физкультуре в дневнике стали одни пятерки. Классным руководителем в восьмом и девятом классах у нас была преподаватель физики – Гордеева Нина Георгиевна, серьезная, умная женщина и очень хороший учитель.
Она часто мне говорила: «Умная голова, да дураку досталась».
Как-то я пропустил по болезни дней десять, и по всем предметам быстро восстановил свои знания, а вот по физике не получалось.
Нина Георгиевна решила поговорить со мной наедине: «Вот, погляди, Володя, ты пропустил две важных темы по моему предмету, а на них опираются последующие познания. Поэтому, чтобы подтянуться – либо сам изучи как следует пропущенный материал, либо оставайся со мной после уроков, будем вместе разбираться».
Гордыня не позволяла принять помощь. Неделю читал и перечитывал я эти главы в учебнике по физике, пока не понял их основательно, и отличные оценки вновь заполнили дневник. Мне всегда нравились точные науки – математика, химия, физика, увлекла и астрономия, но к ней в школе даже у преподавателей было отношение как к второстепенному предмету.
На выборе текстильного института сказалось страстное желание матери. Сама она работала ткачихой и представляла меня на месте ее начальника. Кроме этого, я знал, что родители переехали из поселка Нерль в Иваново ради меня. Школу я закончил без троек, было стремление учиться дальше, а одного меня, склонного к хулиганству, отпустить в большой город они боялись. Маму я любил, поэтому ей уступил и в 1972 году осчастливил своим присутствием именно это учебное заведение, подав туда документы. А ведь собирался ехать в энергетический институт, но мать ненавязчиво попросила меня «проехать» сначала через текстильный, мол, поглядишь, чему учат, узнаешь про будущие специальности, а потом и решишь, где учиться. Все получилось так, как она хотела.
Готовился к каждому экзамену серьезно, стараясь полагаться не на память, а вникнуть в саму суть…. Однако на физике чуть не «завалился». И не то, чтобы не знал ответов на вопросы билета, а как говорят, напало оцепенение от страха «срезаться». Тем более что в активе уже имел две пятерки, и очень хотелось третью. Преподаватель был «в возрасте», опытный и, очевидно, не первый раз встречал абитуриентов, цепеневших от страха. Он стал задавать наводящие вопросы, но и это не помогало вывести меня из глубокого философского созерцания своей ничтожности. Я уже видел двойку, и перед глазами стояла картина известного художника Федора Решетникова « Опять двойка», только мать с отцом были мои, родные. По сути, родители меня никогда не ругали, считая, что я развиваюсь в нужном русле самостоятельно. И тот, от кого зависела моя дальнейшая судьба, видимо догадавшись о моих видениях, спросил о родителях. В те времена негласно, но имело значение «пролетарское происхождение». А предки-то мои были рабочие…. И я, поняв, как мне повезло в этом, вдруг вспомнил, зачем пришел, а заодно и ответ на вопрос. И «тут Остапа понесло»: я отвечал так бойко на первый вопрос, что преподаватель никак не мог меня прервать вежливым «достаточно». Так же темпераментно стал отвечать на второй вопрос, и остановить меня смогла лишь жирная пятерка, которую экзаменатор поднес мне под самый нос, понимая, что я ее не вижу и, надеясь только на мое обоняние. Радости не было предела.
Подобный восторг я испытал много позже, когда присяжными были оценены мои ответы на суде, но подробно об этом расскажу в свое время…
Тогда я впервые понял, что жить в семье, мягко говоря, не очень обеспеченной, не так уж и плохо. Отец, Юрий Логинович, трудился с пятнадцати лет. Была война, и он, как мог, помогал своим родителям. Семья у них была большая, более десяти человек, но в те времена это считалось обычным явлением. Правда, лично я знал только свою бабушку Орину, мать моего отца, и его сестру Екатерину, которая жила с мужем Анатолием и сыном Владимиром, моим погодком, в поселке Нерль. Бабушка меня не любила и, надо признать, было за что. Некоторое время она жила с нами в доме, построенном лично отцом в неоднократно упоминаемом и любимом мною поселке. Человеком она была верующим: хорошо помню, как по утрам и вечерам она читала молитвы под иконами, расположенными в углу на кухне. Дом был рубленный из добротных бревен, но имел всего одну комнату, она, же была и спальной. Правда, был еще печной угол для принятия пищи. Так вот, когда меня в третьем классе приняли в пионеры, в девять лет, то открыто прививали атеизм детской неокрепшей душе, за что с высоты прожитых лет я уже имею право не очень любить советскую идеологию. Придя домой из школы, по зиме, и, видя, что никого нет дома, я забрал все иконы бабушки, шесть или семь штук, все небольшого размера. Вынес на улицу и положил в снег на дороге. Проезжающий гусеничный трактор раздавил их на мелкие кусочки. Самое обидное для матери отца было то, что меня за это не наказали, вообще никак, сам не знаю, почему.