Майя Кристалинская. И все сбылось и не сбылось
Шрифт:
И когда придет пора расстаться с КБ, когда Майя ступит на совсем иную стезю, далекую от инженерной, и самолеты станут для нее только обычным средством передвижения, она сохранит теплые и немного грустные воспоминания о тех годах, несмотря на однотонность тогдашней жизни и работы, и о самом генеральном конструкторе, которого видела очень редко и на расстоянии, запомнив его легкую энергичную походку, его волевой, умный и не лишенный властности взгляд; и прежде всего поблагодарит его в душе за эту «солдатскую» выучку — крепко осевшую в ней самодисциплину, которая никогда не позволит расслабляться и опускать руки в самые трудные минуты жизни.
То, что волновало генерального, — его взаимоотношения с ЦК, Совмином, министерством, никоим образом
Вчерашние выпускницы, с, огромным трудом получившие свои места в этом КБ, для чего им пришлось проделать крюк от Москвы до Новосибирска и обратно, сидели тише мыши, боясь обратить на себя внимание, пугаясь любого косого взгляда — а их «беглянки» ловили нередко, — делали свою работу тщательно и вовремя, никогда не опаздывая даже на одну минуту, что считалось серьезным проступком. Тяжким грузом давил на них громкий авторитет высокопоставленного руководителя, а снисходительное отношение начальников пониже и собственное пребывание здесь вопреки закону и благодаря везению казалось недолгим. Но они быстро, освоились с той работой, которая была предложена им: хватало знаний, полученных в институте, усидчивости, появилась даже увлеченность. В отделе аэродинамики двух девчат из группы нагрузок приметили быстро, им стали доверять все более сложную работу, и для них вскоре уже не было никаких тайн — ни в расчетах, ни в вычерчивании точных эскизов по рабочим чертежам, ни во всем другом, где требовался опыт. Он приходил к ним с каждым днем, с каждым новым заданием.
Работали они быстро, задания выполняли в срок, который всегда оказывался предельно сжатым, но задачи ставились четкие, обдуманные многими службами и выверенные, и, когда дотошная Валя иной раз недоумевала — почему коэффициент здесь такой, а не другой, ведь это же неправильно, Майя сердилась на нее и, вопросительно глядя на обожаемую подругу, одергивала резковато: «Валька, ты что — дура? Значит, так надо. Не теряй времени!»
И вопрос был исчерпан.
Первой машиной, в которую была вложена частица их труда, был учебно-тренировочный ЯК-18А, очередной новорожденный из многодетной семьи ЯКов, оборудованный по последнему слову авиационной науки и техники, с мощным мотором в двести шестьдесят лошадиных сил; он и сегодня стоит на небольших аэродромах, где обучаются будущие пилоты, превратившись в бодренького старичка.
Ее имя не значилось ни в числе «основных» создателей этого самолета, ни в других, которые вы: пускало в те годы КБ при ее участии. И это вполне естественно, потому что над одной машиной работает не одна сотня человек — и конструкторское бюро, где самолет проектируется, и научно-исследовательский отдел, где проект проверяется научными разработками, и, наконец, опытный завод при КБ, где создается образец самолета. Перечислить всех невозможно, поэтому среди создателей стоят имена только генерального и главных конструкторов. Но вот под» расчетами можно увидеть и фамилии «винтиков», как когда-то назвал скромных рядовых строителей социализма Иосиф Виссарионович. На сей раз — тружениц авиационного «фронта». Выглядело это так: «Исполнила В. Котелкина, проверила М. Кристалинская». Или — наоборот: «Исполнила М. Кристалинская, проверила В. Котелкина». Так полагалось. При проверке друг, друга ошибки, особенно у таких аккуратных инженеров, как В. Котелкина и М. Кристалинская, исключались. Рядом стояли подписи начальников группы и отдела.
Расчеты прекращались лишь в тот момент, когда визгливый звонок приглашал на обед. В конструкторской столовой он занимал около получаса,
Соледад Реалес, героиня фильме, она же актриса, певица и танцовщица явно незаурядных способностей — Лолита Торрес, — безраздельно царствовала в кинотеатрах. С ней уже не могли сравниться ни постепенно исчезающая с экрана звезда номер один звукового кино (до войны и еще какое-то время после на афишах кинотеатров перед названием любой игровой картины обязательно стояли слова «звуковой художественный фильм», хотя эпоха немого кино уже давно кончилась) Любовь Орлова, ни ее соперницы по популярности Марина Ладынина, Лидия Смирнова, Валентина Серова, Зоя Федорова. Фильмов выходило немного, но все же больше, чем в сороковых годах; появлялись молоденькие, иногда красивые, иногда просто смазливые киноактрисы. Снявшись в одном-двух фильмах, каждая начинала претендовать на «звездность», но реализация этих претензий явно затягивалась, не говоря уже о том, что в лучшем случае суждено им было стать только звездочками в сравнении с некогда ярким слепящим созвездием.
Но «Цирк», «Веселые ребята», «Волга-Волга», «Свинарка и пастух», «Сердца четырех», «Музыкальная история» с экрана не сходили. Каждый шаг героев, каждую песню, каждый поцелуй все знали наизусть (наш вождь и учитель смотрел фильмы с участием Орловой не раз, не два и даже не десять, особенно любил «Веселые ребята» и на просмотре в кремлевском кинозале громко смеялся во время досконально ему знакомых эпизодов, оповещая сидевших рядом зрителей-коллег из Политбюро, какая сцена сейчас будет).
Вот тогда, в пятьдесят четвертом, и появилась на отечественном кинонебосводе новая, но на этот раз «заморская» звезда. Ее скорее можно было бы назвать кометой — на бешеной скорости она понеслась над бескрайней территорией Советского Союза. Комета из страны танго и футбола — Аргентины Лолита Торрес.
Ее глаза на белом полотне экрана то наполнялись радостью и смехом, то хмурились, и слезы блестели в этих сумасшедше раскосых глазах, казалось, неземной женщины, инопланетянки, Аэлиты. От ее танца, должно быть, замирали и гасли пассаты с Огненной Земли и вздымался вихрь вожделений аргентинских миллионеров, куривших сигары за столиками варьете, где работала Соледад Реалес. А когда она начинала петь, вздрагивало и учащенно билось не одно мужское сердце, закованное в броню равнодушия, но легко пробиваемое женскими атаками. В ее голосе слились сонное дыхание аргентинских равнин, кипящее солнце над плоскогорьями, в нем застыла гладкая синева ночи, его украшало буйное многоцветье лугов в долинах Кордильер.
И повалил зритель в кинотеатры, и впился в экран так, как не делал этого с предвоенных времен, со времен Милицы Корьюс и «Большого вальса», или послевоенных, когда поклонялся Дине Дурбин, — наш зритель, наивно-легковерный, не ожесточенный войной и нищетой, видевший сигары разве что в зубах Дяди Сэма на карикатурах Кукрыниксов.
А Лолита пела, Лолита танцевала, влюбленный в ее Соледад Альберто — капризный мальчик, сынок богача, волоокостью и темпераментом напоминающий нашего Киркорова, совершал оплошность за оплошностью, доводил любимую до всплеска отчаяния — и она ушла от него, бросив его отцу реплику, бурно поддержанную всеми советскими кинозалами: «Уходите! И вы и он! Оба уходите! Вы можете не волноваться. Знайте, ваш сын мне больше не нужен! А его знатное имя мне никогда не было нужно! Слышите? Слышите?» И это было так.