Мазарини
Шрифт:
Собственно, Республика Соединенных провинций со времен Нидерландской революции в политическом отношении являла собой компромисс между республикой и монархией. Наличие статхаудера придавало ей похожесть на конституционную монархию. Между тем правящая династия Оранских-Нассау никогда не оставляла надежд официально восстановить в Голландии монархию и не скрывала своих монархических убеждений. Уже в начале своего правления Вильгельм II настроился осуществить политический переворот, опираясь на преданную династии партию оранжистов. Он очень разумно предполагал, что Европа занята войной и кризисом. Поэтому ему никто не должен помешать, а все внешние дела к моменту монархического переворота должны
Если же заглянуть немного вперед, то попытка сделаться монархом была предпринята Вильгельмом лишь в 1650 году. Это было слишком поздно. Все окончилось крайне неудачно для Вильгельма и его семьи – должность статхаудера в республике была ликвидирована на целых двадцать лет. В Голландии Генеральные штаты обладали значительным влиянием, слишком сильны были республиканские традиции, сформировавшиеся за семьдесят лет, да и сама партия республиканцев. К тому же рядышком, за проливами Ла-Манш и Па-де-Кале, делала крупные успехи Английская революция.
Джулио недолго огорчался по поводу ухода союзников с политической сцены переговоров. «Что ж, – говорил он Анне Австрийской, – голландцы не так уж и неправы, а Вильгельм II совсем неглуп. Я на их месте, возможно, поступил бы так же». Как видно, оптимизма и чувства юмора Мазарини было не занимать. Кардиналу было необходимо беречь и накапливать силы для дальнейшей борьбы.
Испано-голландское соглашение окончательно нарушило взаимное сотрудничество французских послов. Сервьен по собственной инициативе уехал в Гаагу, где пытался наладить франко-голландские связи, а д'Аво был послан Мазарини в Оснабрюк заниматься шведской проблемой. Теперь первого министра больше беспокоили шведы и их военные успехи.
С трудом уладив конфликт между Данией и Швецией, Мазарини опасался, что Оксеншерна на гребне успехов не захочет делиться с Францией гегемонией на континенте. Здесь же опять всплыли на поверхность религиозные проблемы. Шведы хотели вернуть конфессиональную ситуацию в Европе к 1618 году, французы – к 1635 году. Огонь жарких дебатов между французскими и шведскими уполномоченными разгорелся еще ярче, когда в Оснабрюк прибыл Сервьен. Он и д'Аво опять поспорили. Д'Аво не хотел упоминать религиозные вопросы в объединенных предложениях союзников конгрессу, тогда как Сервьен был не прочь включить статьи, поддерживавшие протестантские требования. Джулио пришлось снова вмешаться – он поддержал Сервьена, больше следовавшего инструкциям патрона. Мазарини боялся растерять на пути к миру всех протестантских союзников.
В своей дипломатии кардинал был как вежлив, так и крайне требователен. «Мы полагаем, что канцлер Оксеншерна не забудет свои обязательства перед Францией к выгоде шведской короны», – говорилось в меморандуме Людовика XIV от 30 сентября 1645 года. Разумеется, этот документ составил пребывавший тогда в Фонтенбло первый министр. Мазарини не давал забывать Оксеншерне, на чьи, собственно, деньги воюет шведская армия. Многоопытный и умный шведский канцлер прекрасно помнил это и успокаивал французского министра.
В результате заключенных мирных соглашений Швеция получила немало. К ней отошли Западная Померания, Померанский залив, часть Восточной Померании, архиепископство Бремен, Ферзен, город Висмар. Балтийское море стало внутренним шведским морем. Швеция превратилась в великую европейскую державу и добилась своей главной цели – господства над Балтикой.
Но лишь вместе с Францией Швеция являлась после войны гарантом вестфальских соглашений, и именно Франция осуществляла гегемонию над большей частью Западной Европы. Главная заслуга в этом принадлежала прежде всего кардиналу Мазарини, который уже с середины 1640-х годов становится бесспорным
26 января 1648 года Лонгвиль представил испанской стороне составленные Мазарини предварительные статьи франко-испанского договора. Вскоре его сменил более тактичный д'Аво. Но бескомпромиссность Пеньяранды во французском вопросе не знала пределов – он просто не желал иметь дело с представителями Парижа. Граф предпочел заняться интригами против Траутмансдорфа, шаг за шагом шедшего на уступки Франции. Горячий испанец требовал прямого срыва работы конгресса и сам намеревался покинуть Мюнстер. Особенно раздражала Пеньяранду терпимость имперских представителей в вопросах веры. Траутмансдорф соглашался с требованиями французов и шведов гарантировать свободу вероисповедания в Империи и удовлетворить жалобы протестантских князей. В поступках Пеньяранды словно оживал старый дух Испании, в них угадывалось нечто величественное и гордое, но вместе с тем бесполезное. Сходя со сцены вершителей судеб европейской истории, Испания, будто в последний раз, бросала вызов новому, избавлявшемуся от мифа рациональному европейскому обществу. Что касается Джулио, то поведение испанского посла он расценил так: «Видит Бог, договор с нами принес бы им очевидные выгоды. Они сами себя губят».
Усилия Пеньяранды уже не могли изменить ход событий. Близость полной военной катастрофы требовала от императора и Траутмансдорфа скорейших решений. Летом 1648 года шведские войска, руководимые пфальцграфом Цвайбрюккенским Карлом Густавом – будущим королем Швеции, осадили Прагу. Французская армия находилась тогда в Верхнем Пфальце на Рейне, и если бы им удалось соединиться, они могли угрожать непосредственно Вене. Последние небольшие сражения Тридцатилетней войны, несмотря на некоторые успехи имперских войск под командой Пикколомини по отвоеванию Баварии, показали, что император будет счастлив как можно скорее получить мир на приемлемых условиях. К этому времени Траутмансдорф уже выполнил свою миссию на конгрессе. А раздосадованный Пеньяранда еще раньше покинул Мюнстер, даже отказав в простом визите вежливости имперскому дипломату.
В это время позиции Мазарини во Франции сильно пошатнулись. Дело заключалось не только в резко ухудшившемся экономическом положении в государстве. Еще в конце ноября 1647 года Лионн передал Сервьену слухи «о большом заговоре». В него будто бы были вовлечены брат д'Аво президент Парижского парламента Мем, которого Джулио лично просил держать членов парламента в послушании, и герцог д'Эльбеф, являвшийся одним из фаворитов герцога Орлеанского. Лионн не был уверен в правдивости этих слухов, но кардиналу стало ясно, что главные противники Франции находятся теперь внутри ее самой.
В этих условиях Джулио все же удалось извлечь для Франции на конгрессе максимальные выгоды. На мир с Испанией без достижения сокрушительной победы над испанской монархией он сейчас идти не желал. Позже, в январе 1649 года, Мазарини писал маршалу де Лопиталю: «…Мы были накануне заключения мира с Испанией столь же выгодного, как и тот, какой завершил наши переговоры с Империей, возвратившей нашей короне ее древние границы на Рейне с важнейшими крепостями…» Так оценил итоги франко-имперских переговоров в Вестфалии первый министр Франции, осуществлявший руководство ее внешней политикой.