Мажор 2: Обезбашенный спецназ
Шрифт:
– Хан, плескани ковшичек.
Ну, Марат, от всей широкой русской души, вы же помните, что по его собственному утверждению, он после бани стал русским? Плесканул из этого огромного «хозяйского» ковша, полнёхонького кипяточком, хорошо на каменку, а не на Сашку. Лаки и Балагур прижались к доскам, прикрыв лица руками. А куда деваться простым русским парням – Егору и Марату? Только на пол. И вот тут Хан, лёжа на полу выдал:
– Млять, сука… Рановато я в русские записался, побуду-ка пока татарином.
– А мне
– Ты не татарин, – просипел с полка Санёк, – ты дебил. Кто же так льёт? Надо было чуть-чуть.
– А ты чего не сказал? – попытался возмутиться Марат.
– А ты, куда до этого смотрел? На наши задницы что ли? – вынес веское мнение Балагур.
Ему тут же подхихикнул Санёк:
– Маньяк, да?
Вот и поговорили… Клоуны.
Сидим, отдыхаем, ждём ещё порцию шашлыка, и тут робкий стук в дверь:
– Пойду, открою, – подорвался Молот, взваливая на плечо пулемёт. Похоже, ему понравилось пугать наглого старшину.
– Ты штаны хоть одень, – весело заметил Пьеро, – а то у «Печенега» калибр мелковатым кажется…
Молот гордо расправил плечи:
– Вот потому у меня и пулемёт, в отличие от некоторых.
– Ой, сейчас кто-то отгребёт по полной, – задумчиво протянул Пепел.
– Ладно, вы пока выясняйте насчёт калибра, у меня-то на ВСС ствол хоть куда, а я пока пойду, открою, – со смехом заметил Санёк и, подхватив ПБ, пошёл к двери, предварительно накинув на себя простыню.
Вернулся слегка смущённый:
– Егор, там тебя… И это… Оденься, – и, повернувшись к парням, приложил палец к губам. – Ни звука, – и тихим шёпотом. – Егор, там Зухра хочет с тобой поговорить.
Попытавшийся что-то сказать Балагур, заткнулся на полуслове, отхватив от Марата знатного леща и кулак под нос от Молота. Уже идя к выходу, услышал тихий шёпот:
– Чего дерётесь?
– А чтоб ты не брякнул какую-нибудь глупость.
– А может я умное сказать хотел?
– Кто? Ты?
ГЛАВА ПЯТАЯ
– Здравствуй, Егор, – ожидающая в коридоре Зухра, тепло улыбается.
– Здравствуй. Но вроде виделись сегодня?
– Да. Но как говорят: хорошему человеку, здоровья можно и дважды пожелать. Ты ведь хороший? – вопросительный взгляд из-под длинных ресниц.
Усмехаюсь про себя. Это ведь как посмотреть? Для моих парней или девчонок, которых мы освободили – наверняка хороший. А вот для тех бандитов, которых я успел накрошить в немалых количествах – очень даже плохой. Так что всё относительно. Но говорить такое красивой женщине? Нафига?
– Самый лучший… – улыбаюсь самой искренней улыбкой, на которую способен.
– И скромный, как я вижу? – во взгляде мелькает улыбка.
– Конечно! Это моё главное достоинство!
– Не буду спорить. Есть пара минут поговорить со мной? – показывает покачивающийся на колечке ключ.
– Пойдём…
Пройдя мимо пары дверей, входим в один из кабинетов. Зухра приглашающе указывает на кожаный диван. Сажусь с одного края, она с другого. Ну как сажусь? Развалился по барски, проявляя самоуверенность. Заметив на столе пепельницу, достаю из кармана сигареты и закуриваю.
Зухра неодобрительно смотрит на меня. А как же? Я ведь не спросил, не возражает ли она? Но здесь как раз и порылась собака. Я-то ей ничего не должен. А то вот этот ожидающий взгляд? Как будто это я её позвал… Нет, девочка, я в эти игры не играю. Ведь что-то ей от меня надо? Ведь пришла то не из-за того, что я такой весь из себя геройский и красивый? Хотя с данным утверждением спорить не собираюсь, но не верю…
Зухра умная женщина, это было заметно ещё на базе. И характер у неё стальной, не сломалась, несмотря на все невзгоды.
– Егор, почему ты не убил Аслана?
Оп-па-па!!! Интересно девки пляшут. А ведь она об этом знать не должна… Официально главный бандит погиб при захвате.
– С чего ты так решила?
– Подслушала, – отводит в сторону взгляд. – Папа с дядей Сёмой как-то разговаривали с вашим майором. Вот и промелькнуло, что он жив. Почему?
Затягиваюсь, давая себе время подумать. Вот что ей сказать? Как объяснить: почему ублюдок, почти год издевавшийся над ней, жив? Не знаю.
Затянувшееся молчание Зухра поняла по-своему и, вскочив, повернулась спиной:
– Смотри! – задрала верхнюю часть одежды вверх, обнажая спину. Млять!!! Если бы видел раньше эту исполосованную шрамами спину, порезал бы ублюдка на ремни и засыпал солью. Вот сука!
– Зухра… – голос всё же срывается, и я замолкаю.
– Что? – поправив одежду, оборачивается, и яростно сверкнув глазами добавляет. – Извини, но нижнюю часть показывать не буду. Он предпочитал бить ремнём. Кожу рассекал редко, но как видишь, накопилось.
Села, стиснув кулаки, заговорила. Быстро-быстро, как будто боясь, что прерву:
– Ты не думай, что я обвиняю тебя. Просто спрашиваю. Знать хочу. Я маме не могла всего сказать. Ей и так тяжело. Бегает вокруг меня, хлопочет. Вот скажи мне, – смотрит прямо в глаза, – почему все уверенны, что мне нужна помощь? Почему все считают, что я должна была сломаться? Папа с мамой, желающие отправить меня куда-нибудь – лечить нервы? А ведь некоторым девчонкам досталось больше чем мне – той же Кате. Или тем, кто забеременел от этих ублюдков. Грех сказать первый раз рада, что не могу больше иметь детей. Всегда расстраивалась, а теперь рада – что не понесла от этого ублюдка. Катюшка вон всё ещё в больнице. И как я уеду? Да я хочу увидеть сына, но и бросить девочек не могу. А тут ещё этот ублюдок живой. Почему?