Мажор. Дилогия.
Шрифт:
Вот ведь беда: Тунгуса зацепила шальная пуля, а он пер как танк и продолжал минировать. Когда же ноги стали заплетаться, и он упал, то потребовал: чтоб я его оставил, а сам уходил. Вот дурак... Десант своих не бросает! Лучше сдохнуть!
Кое-как перебинтовав рану под правой лопаткой, взвалил снайпера на себя и пошел. А он все скулил и требовал его оставить, мол, он врага задержит. Ну что за идиотизм? Какой враг? В том лабиринте проволоки, который мы оставили позади, сам черт ногу сломит. А ведь там, не только проволока,
Я пер вперед, твердя как заклинание:
– Скоро придем, держись, брат. Ребята нас не бросят, а там больничка, тебя подлатают, медальку какую-нибудь дадут. Будешь сестричкам хвастать, главное держись, брат.
Не знаю, сколько я прошел со своим грузом? Ребята потом чего-то прикидывали и решили, что не менее трех километров. После того, как по бандитам отработали летуны, тем, кто выжил, было не до нас. Наши парни закинули журналюг в вертушки и ломанулись за нами. То, что мы не разминулись, было маленьким чудом.
Нас нашли через два часа. Сняли с меня тело, да тело, ибо Тунгус был мертв. Мертв давно, и нес я, и разговаривал - уже с неживым человеком. Я выл, бил кулаками землю:
– Я должен был успеть, должен...
– я ненавидел себя: за то, что слабак, за то, что еле переставлял ноги, за то, что падал.
– Егор, ты не мог успеть! Даже, если бы его сразу погрузили в вертушку - не довезли бы. Без вариантов. Насмотрелся я, - Рогожин тяжело вздохнул, присаживаясь на землю рядом со мной.
– Если сразу на операционный стол, тогда да, а так без вариантов.
– Командир, а как его звали?
– какое-то спокойствие напало на меня. Все! Кончилась истерика.
– В смысле?
– на его лице было удивление.
– Ну, Тунгус - это ведь не имя. А, по-другому, как то и не знаем.
– Антон, его звали Антон.
Потом было возвращение на базу. Я угодил в госпиталь, на неделю, оказывается, был ранен - в руку. По касательной, почти царапина, но эскулапы залютовали и заперли меня. Подозреваю, не обошлось без отцов командиров, да и верно, крыша у меня подтекала конкретно, еще завалил бы какого - "бородатого". А так хоть успокоился немного. Но вот жалость во мне умерла. Совсем.
Забирая меня от эскулапов на стареньком, видавшим виды уазике, старший лейтенант Рогожин пытался выяснить мое душевное состояние:
– Как себя чувствуешь, Егор?
– рулит, время от времени, посматривая на меня.
– Да нормально, товарищ старший лейтенант!
– вздыхаю.
– Я сразу себя чувствовал нормально. Рана-то тьфу, кусок кожи содрало!
– С мясом, Егор, с мясом!
– Ой, да сколько там этого мяса-то было?
– и тут решаюсь.
– Это ведь вы меня в больницу законопатили?
– Так, сержант, что за базары? Ты был ранен, вот и лечился!..
– Товарищ старший лейтенант, ну что вы меня за дурака-то держите? Что я не понимаю... Вы боялись, что я кого-нибудь шлепну?
Молчит, смотрит на дорогу, потом повернувшись ко мне говорит:
– А ты уверен, что не стрельнул бы какого-нибудь, - крутит в воздухе пальцем, - скажем так "не русского".
Вздыхаю и, отвернувшись к окну, признаюсь:
– Нет, не уверен! Когда Тунгус погиб... я, наверное, не сдержался бы. Увидел бы какую-нибудь бородатую харю... или пристрелил бы, или зарезал...
– Вот! А ты говоришь!
– и потеплевшим голосом.
– Я понимаю тебя... но ты солдат, Егор... и дай бог, чтоб это была последняя потеря! Но надеяться на это не стоит... Знаешь, сколько у меня было таких потерь? Только я командир и не могу раскисать, потому что, на мне ответственность за тех, кто жив!
– молчит, смотрит на дорогу и молчит, думая о своем.
– Говорят... потом привыкаешь, становишься равнодушней?
– Нет! Каждый раз как в первый... Каждого помню...
– лицо командира меняется и из уголка глаза бежит слеза.
– Нельзя привыкнуть к смерти... своих ребят! Может, это про врагов сказано? Тут заморачиваться не надо... Сделал работу и пошел себе дальше...
Сморгнув слезу, какое-то время молчит:
– Ты как? Не пристрелишь кого-нибудь?
– с надеждой смотрит на меня.
– Все нормально, командир, не подведу... Переболел, смирился, теперь не кинусь... Но и жалости во мне не осталось... Я не подведу!
– и, помолчав, добавляю.
– На мне ведь ответственность за ребят, что живы...
Рогожин улыбается:
– А как парни тебя ждут! Барана у местных выменяли, шашлык маринуют... Помнишь коньяк, который вы с Тунгусом сперли у начштаба?
– Помню!
– непроизвольно губы расползаются в улыбке.
– Мы тогда решили вам свою крутость показать! Ну, Тунгус и предложил...
– Тунгус? А я думал твоя идея!
– Нет, Тунгуса! Очень он хотел вас удивить, вы же для него как бог были...
Оплетка на руле жалобно заскрипела, когда командир стиснул побелевшими, от напряжения, руками руль.
– Я знаю...
– и, помолчав, вдруг грустно улыбнулся, - она у меня до сих пор лежит. На дембель вам подарить хотел... Теперь помянем Ваньку и Антона...
Тихий, весенний вечер: горит костер, тлеют угли в мангале, разносится дразнящий аромат томящегося над углями мяса... Ребята: сидят вокруг костра, старший прапорщик Иванов: колдует возле мангала. Рогожин разлил по стаканам бутылку коньяка. Вышло совсем по чуть-чуть, что такое пол литра на десять человек... Встал и, прокашлявшись, начал:
– Все знают происхождение этой бутылки?
– парни грустно улыбаются, конечно, эту историю знают все. Ведь нашу добычу рубали всем коллективом! Командир качает головой: - Эх, не так она должна была быть распита...
– и, поперхнувшись, севшим голосом продолжил, - Егор, Саня может вы, скажете?