МЧК Сообщает…
Шрифт:
Москва. Начало ноября 1918 года
Вчера Алексей Климов продал золотые часы отца.
Ювелир на Малой Дмитровке пощелкал крышками, внимательно, через лупу осмотрел механизм, потом так же внимательно поглядел на него. Он сразу оценил его сизую офицерскую шинель, фуражку с кружком от кокарды и предложил смехотворно маленькую сумму.
Алексей молча взял с прилавка часы.
– Э, молодой человек, – засмеялся ювелир, – так дела не делаются. Вам не подходит цена? Торгуйтесь.
– Не приучен, –
Ювелир взял часы, вздохнул и назвал цену, в два раза превышающую первоначальную.
– Вы фронтовик? – спросил он, пересчитывая деньги.
– Точно так.
– У меня под Ригой погиб сын, прапорщик Бутузов. Не слыхали?
– Я воевал в Галиции.
– Счастливы ваши родители. Вы живы.
Климов взял деньги. Приложил руку к козырьку, отдавая дань убитому прапорщику Бутузову.
Домой, на Сивцев Вражек, Алексей шел по мокрому от дождя Тверскому бульвару. Сапоги скользили по размытой глине дорожек, деревья сбрасывали остатки листьев, и они тихо кружились в сыром воздухе, как немецкие аэропланы «таубе».
Климов поймал один лист, растер его на ладони, понюхал. Он пах осенью: сыростью и тленом.
Алексей на фронте возненавидел это время года. Сырые, пахнущие псиной шинели, вода, хлюпающая в сапогах, осклизлые окопы, грязь, как трясина, затягивающая ноги. Он воевал с первого дня. В 1914-м – ускоренный выпуск, неделя отпуска – и полк под Вильно. Сначала он командовал полуротой, потом стал ротным. Получал производства и награды. Берег солдат. За чужие спины не прятался.
Потом ранение. Госпиталь. Отпуск и назначение на службу в родное Александровское военное училище, на Знаменку.
Конец отпуска точно совпал с окончанием октябрьских боев в Москве. Ровно в десять Алексей в полной форме переступил порог училища, прошел мимо с недоумением глядящих на него матросов и открыл двери в кабинет начальника.
За столом сидел человек в черном штатском пальто, перетянутом солдатским ремнем. Рядом матрос, обмотанный пулеметными лентами и обвешанный бомбами.
Человек в штатском выслушал доклад Климова и спросил:
– Против народа воевал, штабс-капитан?
– Никак нет.
– Это хорошо, что к месту службы без опоздания прибыл. Только вот служить тебе, ваше благородие, негде. Садись пиши.
– Что? – удивился Алексей.
– Обязательство, что не поднимешь оружие против народа.
– А потом?
– Иди домой, ищи место в новой жизни.
Алексей написал обязательство, сдал наган и ушел искать место в новой жизни.
Нелегко ему, с кадетского корпуса привыкшему к строгому расписанию дня, найти это место. Армия по-своему формирует человеческие характеры, и, если тебя на половине пути внезапно выбрасывает из привычного ритма, это может окончиться нравственным крушением. Об этом Климов думал, идя по бульвару домой.
Сегодня утром пришел дворник Пахомыч и, переминаясь в прихожей с ноги на ногу, сообщил, что есть строжайший приказ сдать оружие, а у Алексея Федоровича на стене сабельки висят.
Нет, не просто сабельки висели в комнате Алексея. Одна шашка с анненским красным темляком и надписью на эфесе «За храбрость». Вторая – золотое георгиевское оружие.
Климов снял их, завернул в одеяло и, стараясь не глядеть на плачущую сестру, оделся и пошел в военкомат. Он шел по улице, неся неудобный сверток, и ему казалось, что прохожие смотрят на него одного. Климов не холодное оружие нес в одеяле, а свою солдатскую доблесть. И поэтому кипело его лицо горячечным румянцем и ходили по щекам желваки.
Он вошел в комнату военкома, накуренную до синей горечи, и сразу же понял, что военком из солдат, вернее из строевых унтер-офицеров. Уж больно ладно сидела на нем потрепанная шинель, и смушковая папаха со звездою с особым кадровым шиком была сдвинута на брови.
– Моя фамилия Климов, – сказал Алексей и положил на стол сверток.
Военком развернул, с интересом поглядел на шашки.
– Чин? – он ткнул цигарку в пепельницу с позеленевшей бронзовой наядой.
– Штабс-капитан.
Из соседней комнаты вошел человек в штатском, в пенсне. Он подошел к столу, уважительно взял в руку шашку с георгиевским темляком.
– Золотое оружие?
– Так точно, – глухо ответил Климов.
– Садитесь, – человек в штатском взял тонкую папочку, полистал.
– Значит, бывший штабс-капитан Климов, двадцать шесть лет от роду, окончил первый Московский кадетский корпус, Александровское военное училище. Всю войну на фронте. На стороне контрреволюции не воевали. Все правильно?
– Так точно.
– А теперь скажите, гражданин Климов, кстати, моя фамилия Зубов, я из Революционного комитета, почему вы, военный человек, сидите дома, когда мы создаем Рабоче-Крестьянскую Красную Армию? Не хотите драться против однокашников по корпусу и училищу? Ну что ж. Дорога к пониманию непростая. Но тем не менее вы нам нужны.
– Кому? – спросил Алексей.
– Нам. Если хотите, русскому народу. Смагин!
В комнату вошел человек в солдатской шинели.
– Ты искал спеца на стрелковые курсы. Вот он, – Зубов указал на Климова. – Будете учить рабочих стрелять. Согласны?
– Так точно, – ответил Алексей, не понимая, радоваться ему или печалиться.
– А раз так, пишите прошение. На службе вы с сегодняшнего дня, а курсы начнут работать с двадцатого декабря. Товарищ Смагин – комиссар курсов, он вам все объяснит.
Зубов встал и уже у дверей, повернувшись, сказал:
– А шашки свои заберите, их вам за храбрость дали.
Москва. Ноябрь 1918 года
– Не ждали-то вас живым увидеть. Не ждали, – причитал дворник. От его старого тулупа пахло прогорклым лампадным маслом и кислятиной. – Батюшка ваш, помирая, все сокрушался. Плакал. Проститься хотел.