Меч и корона
Шрифт:
Я снова была предоставлена самой себе. На что тратила я свое время, кипевшие во мне силы? Чем согревала существование в холодной северной стороне, чем упражняла свой ум, какую пищу давала воображению? Песни и книги неизбежно заканчивались. Обещанные Людовиком перестройки продвигались быстро. Вскоре у меня были уже и застекленные окна, и камины; великолепные гобелены наполнили комнаты волшебной игрой красок, они повествовали о храбрости и отваге, но сердце мое стремилось назад, в Аквитанию. В Пуатье. Мне так хотелось тепла, красоты, песен и танцев, от которых
Вот так я жила. Пока я не слишком продвинулась к тому, чтобы установить при дворе свои собственные правила, копирующие то, к чему я привыкла, что любила. Мне хотелось быть прежде всего герцогиней Аквитанской, а уж потом — королевой Франции. Мне хотелось силой втащить этот отсталый двор в аквитанский мир ярких красок и чувственных наслаждений.
И, само собой разумеется, среди волнующей новизны всех этих перемен я смогла бы привести Людовика на свое ложе в качестве мужчины, любовника, а вовсе не заботливого брата.
— Вы, как всегда, трудитесь без передышки.
Он нервно дергал свои кружевные манжеты и разглядывал то, что я сделала с королевским столом. Во всю длину стола простерлась скатерть из льняного полотна — чистая, без единого пятнышка, белоснежная; у каждого места лежали салфетка, нож и ложка, стоял стеклянный бокал. Блюда из полированного олова и из серебра. Тем, кто сидит за моим столом, больше не придется обходиться досками, на которых режут хлеб. Ногти у пажей стали розовыми, так чисто были отскоблены пальцы, а чаши для омовения рук благоухали лимоном и розмарином, часто обновляемыми. Трубадур перебирал, настраивая, струны своей лютни.
— Вам это приносит удовольствие?
— А как же! — Я ободряюще улыбнулась ему. Сейчас мне удалось завладеть его вниманием. — Но есть что-то такое, что обрадует меня еще сильнее, — прошептала я ему на ухо. — И сделает меня совсем счастливой.
— Тогда я предоставлю вам такую возможность. Вы только скажите.
— Приходите ко мне нынче вечером. Мы вместе вознесем молитвы, — крючок, на который он не может не попасться! — а потом я вам все скажу. Придете?
— Приду, — ответил он без колебаний и улыбнулся.
— Обещаете?
— Обещаю.
Вот и прекрасно. Была у меня одна мысль. Опыт подсказывал, что к ленивым чреслам Людовика ведет, вероятно, один-единственный путь.
— А помните, Людовик, с каким успехом вы совершили поход на замок Тальмон, против де Лезе? Вы тогда отвоевали моих кречетов.
Когда я завела этот разговор, мы уже окончили молитвы, потратив на них немало времени. Теперь Людовик со спокойной душой лежал рядом со мной на ложе. В опочивальне было тепло, над ложем нависал роскошный полог, а льняные простыни приятно ласкали обнаженное тело. На коже Людовика мерцало пламя единственной горевшей свечи. «Часослов» я уж давно похоронила на дне одного из моих вместительных сундуков.
— Да. — Улыбнулся и почти сразу же слегка нахмурился. — Я припоминаю де Лезе…
— Вы одержали победу! — перебила я, не давая ему времени
— Да. Это была победа.
Все-таки что-то не давало ему покоя.
— Вы утвердили свою власть над непокорным вассалом, который позарился на то, что принадлежит мне.
— Припоминаю. Бог даровал мне свое покровительство. — Людовик снова улыбнулся, повернулся на бок и, опершись головой на руку, посмотрел на меня. — К чему вы это говорите?
В его взоре светилось милостивое расположение, и я устремилась вперед, пока ему не пришло в голову вознести очередную молитву.
— Понимаете, Тулуза. Я хочу, чтобы вы отвоевали для меня Тулузу.
— Тулузу?
То было обширное владение, примыкающее к Аквитании с юго-востока и простирающееся почти до самого Средиземного моря. Людовик смотрел на меня с непониманием.
— А у вас есть на нее права?
— Ну конечно же, есть. Моя бабушка Филиппа была графиней Тулузской в собственном праве. У нее отобрали ее владения, когда дедушка был уже слишком стар и болен, он не мог сражаться и отвоевать ей Тулузу. У нынешнего графа Альфонсо нет никаких наследственных прав, он держится только на праве сильного, — поведала я ясно и понятно. — Так не должно быть. Это мои владения.
В этом была доля правды, даже притом, что мы утратили Тулузу уже более двадцати лет назад. Но существовало одно обстоятельство, которое вполне могло сыграть мне на руку.
— Теперь, когда у меня есть могущественный супруг…
Я оставила эту фразу незаконченной — пусть Людовик сам додумывает. Разве я не мечтала об этом давным-давно? О сильной руке, которая сумеет удержать мои земли. Так отчего не вернуть владения, похищенные у меня? А если успех в битве еще и укрепит мужскую доблесть Людовика… Здесь крылось столько возможностей! Я дала Людовику время привыкнуть к моей мысли, а сама тем временем протянула ему кубок со сдобренным специями вином, стоявший на ночном столике.
— Вы только подумайте, — настойчиво продолжила я, пока он неторопливо прихлебывал вино; на щеках проступил легкий румянец, и возник он отнюдь не от хмельных приправ. — Ваши владения разрастутся, возрастет и уважение к вам, если вы совершите поход и сокрушите того, кто осмелился посягнуть на принадлежащее мне по праву.
Я положила ладонь на его щеку, чтобы он смотрел прямо мне в глаза; головы наши едва не соприкасались. Мои распущенные волосы чувственными завитками ложились ему на грудь, на плечи.
— Я стану гордиться вами, Людовик, если вам удастся восстановить мои права в Тулузе, вернуть это владение мне… нам.
Семя упало на подготовленную почву. По лицу супруга, по его глазам я видела, как оно прорастает. Можно сказать и так: я зажгла небольшую свечу, которая разгоралась и превращалась в костер. Людовик сделал большой глоток из кубка — перед глазами у него, несомненно, встало видение славы и величия.
— А какую славу вы себе завоюете! — подбросила я дров в костер. — Ни один вассал не посмеет противиться вам.