Меч и корона
Шрифт:
— Заставьте его поговорить с вами, — посоветовала Агнесса.
В таком совете я, однако, не нуждалась. Не имела ни малейшего желания позволить Людовику и дальше пребывать в таком состоянии. Толкнула его в кресло, подтянула поближе низкий табурет — таким образом, он вынужден был смотреть прямо на меня.
— Людовик, поведайте мне о том, что произошло.
— Я… не могу!
— А я не уйду отсюда, пока вы не расскажете, имейте это в виду.
И он заговорил, слова полились с его застывших губ неудержимо, подобно вешней воде, что сносит любые препоны. Полагаю,
— Это было в Витри. Мы штурмовали тамошний замок. Нам ответили градом стрел. Я приказал рассчитаться за это, и мы стали пускать горящие стрелы. Вскоре деревянная башня вся была охвачена огнем. Но они этого заслужили, ведь правда? Они должны были предложить перемирие…
По щекам его снова заструились слезы, но Людовик их не замечал. Облизнул пересохшие губы и продолжил:
— Мои воины… Я не сумел их удержать. Их охватила безудержная жажда крови. Они ураганом и пронеслись по улочкам, рубили, кололи и убивали всякого, кто попадался им под руку. — Людовик раскинул руки и вгляделся в ладони, будто эта сцена была на них нарисована. — Дул свежий ветер, деревянные домишки под соломенными крышами занялись вмиг. Я находился на холме, над городком, и все видел… Весь город превратился в море огня… И я не мог этому помешать. Они побежали. — Король смолк, ему не хватало воздуха.
— Дальше.
Я понимала, как больно ему будет рассказывать то, о чем еще предстоит поведать.
— Жители бросились в собор, укрылись там. Им казалось, что там их никто не тронет: понимаете, они были под Божьей защитой. Так и должно было случиться… Но их это не спасло. Со всех сторон их охватило пламя. Крыша собора обрушилась. Я это видел… и слышал. Они оказались там в ловушке, погибли все до единого. — Голос дрогнул, и Людовик перешел на шепот, наклонился ко мне: — Больше тысячи человек, так мне доложили.
Я снова подала ему пиво, но руки у него дрожали, как в лихорадке, он не мог удержать кружку. Опять я поднесла ее к губам Людовика, но он покачал головой и посмотрел мне в лицо. Глаза у него были безумными, сквозь слезы было видно, как в них плещется ужас пополам с угрызениями совести.
— Я слышал вопли умирающих, Элеонора. Обонял запах горящей плоти. Я ничего не смог поделать. Вся ответственность лежит на мне. За разрушение дома Божьего. За всех невинно убиенных женщин и детей. Разве это можно когда-нибудь замолить?
И он зарыдал, прикрыв лицо руками, сотрясаясь от резких хриплых рыданий, а я не могла его успокоить. Пока я просто постигала весь ужас того, что было сделано именем Людовика и моим. Это мерзость, которую извинить нельзя ничем. Мне тоже захотелось поплакать, пожалеть погибших, но я заставила себя вернуться мыслями к своему рыдающему мужу.
— В этом нет вашей вины, — попробовала я убедить его. — Ведь вы не давали приказа грабить город.
Кажется, он меня вообще не слышал.
— Бог покарает меня. А я смогу ли молить его о прощении? Я отлучен от лика Господня.
В этом и был самый корень зла. Будучи отлучен от церкви, Людовик полагал себя навеки проклятым,
Я ему, разумеется, сочувствовала. Поначалу. Но дни шли за днями, никаких признаков улучшения я не видела, и терпение мое наконец исчерпалось. Я совершенно не понимала, отчего он так упорно не желает держаться за жизнь.
— Что говорят люди? — спросила я у Агнессы.
В те наполненные тревогами дни я часто задавала ей вопросы.
— Что король от горя обезумел и обессилел.
Этот прямой до грубости ответ принес мне облегчение.
Даже аббат Сюжер ничего не мог поделать. Когда Людовик отказался говорить с ним, он прямо обратился ко мне с просьбой:
— Вы должны поставить его на ноги, сударыня. Если он появится перед своими баронами, с короной на голове — ну, тогда беда еще не столь велика. Если же нет, то я опасаюсь восстания. Поставьте его на ноги, оденьте, ради самого Господа Бога…
Легче сказать, чем сделать.
— Надо вставать, Людовик. — Я крепко сжала его плечо, чувствуя, как давят на мою ладонь кости, выпирающие от длительного поста. Все же я встряхнула его. — Вы король Франции.
— Я проклят.
— Ничего не изменится от того, что вы и дальше станете так лежать. Вашим подданным необходимо видеть вас.
— Не могу.
Глаза его, как и щеки, глубоко запали.
— Можете. Должны.
— Как я могу смотреть людям в глаза, если повинен в гибели стольких ближних?
— А как можно не смотреть людям в глаза? Вы — король! Нельзя же все время оставаться здесь.
— Я нуждаюсь в прощении Господнем.
— Не сомневаюсь, что вы его получите. Сейчас, однако, вам необходимо показаться своим подданным. Вас должны увидеть, иначе повсюду распространятся раздоры и сплетни.
— Я проклят, Элеонора. Мне никогда не получить прощения. Я не заслуживаю того, чтобы быть королем.
Оттолкнув мою руку, Людовик отвернулся от меня. В глубокий морщинах, залегших на подбородке, собирались по капельке слезы.
Сколько же слез способен выплакать мужчина?
Пришлось выйти из комнаты, чтобы не влепить ему пощечину. Я делала для него все, что в моих силах, но это было уж слишком. Больше я ничего не могу, разве что силком вытащить его из постели. Я не в силах ни понять его, ни исцелить, столь настоятельное желание оставаться несчастным он проявил. В те дни начинало казаться, что корона Франции скатилась в сточную канаву, а ее владелец тонет под грузом самобичевания и жалости к себе. Корону он спасти не способен.