Меч и Крест
Шрифт:
— Таки завалила? — испугалась Женя.
Но прорыдать что-то ей в ответ жертвы истории не успели. В дверном проеме вырисовалась дородная фигура красавицы-экскурсовода.
— Следующие, — грозово провозгласила Василиса Андреевна и отвесила четыре кивка подбородком в сторону чересчур веселой четверки.
С лицом, напряженным, как боевой кулак, Катя зашла в свежеотремонтированный особняк на Пушкинской улице — фасад его был украшен зеркальной металлической доской с черными и мало говорящими непосвященным буквами:
КЛУБ ЦЕРЦЕЯ
Вход
Но ничего подобного Катя никому предъявлять не стала. Хмуро взглянув на охранника у входа, встрепенувшегося под давлением ее взгляда: «Здравствуйте, Екатерина Михай…», она молча проследовала в раздевалку и, открыв ключом свой персональный шкафчик, достала оттуда спортивную форму и бывалые боксерские перчатки.
— Что, опять все задрали? — понимающе произнесла дамочка, застегивавшая на холеной щиколотке ремешок золоченой босоножки.
— Не то слово, — мрачно ответила Катя, вешая на плечики свой пиджак. — А ты будешь принимать участие в поединке? — кивнула она в сторону вывешенного на стене объявления.
6 июля в клубе «Церцея»
состоится ежегодный поединок между членами клуба.
Желающим принять участие обращаться
в администрацию
Впрочем, вопрос был задан ею исключительно из вежливости. Дамочка была из декоративной породы «цацочек» и ходила в боксерский клуб исключительно потому, что дотошно копировала во всем одну из крутых подруг. Кроме того, ей нравилось ощущать свою сопричастность этой закрытой женской организации с модным налетом экстремального феминизма.
— Ух, адреналиновое будет зрелище, — с вожделением произнесла цацочка. — Но я ведь так, любитель. Хотя десятого все равно на пластику иду, так что даже если б мне всю морду расквасили, не страшно, — засмеялась девица собственной шутке. — А вот на тебя многие хотят поставить. Я тоже. Но большинство все же на Динозавриху…
Лицо Кати напряглось еще сильней. В прошлом году Динозавриха — бой-баба крупных масштабов — разделала Катю на ринге под орех. И на секунду в Катиной голове вспыхнул красный огонь ненависти, но тут же был благоразумно погашен — сейчас у нее имелись проблемы поважнее.
В спортивном зале не было никого, кроме взъерошенной узкогубой блондинки, не слишком умело, но с нескрываемым наслаждением избивавшей «грушу» в виде мужского бюста.
— Вот тебе, вот! — радовалась блондинка. — Уже заканчиваю, — бросила она Кате через плечо и, стащив перчатку с руки, вытерла блестящий потом лоб. — У меня через двадцать минут конференция. Фу, полегчало. Честное слово!
Катя подошла к груше и аккуратно прикрепила к голове мускулистого резинового манекена обложку журнала «Лидер» с лицом Василия Федоровича и ало-красным заголовком «Веселый начальник налоговой». В развесистые щеки «веселого начальника» вонзились две длинные булавки…
— Ну, мужик, ты попал! В руки профессионала! — радостно захихикала блондинка.
— Так-с… Здесь мы поставим шалаши из веток. Здесь, здесь и подальше. От люди совратятся! По полной программе!
Даша Чуб ввинтила босые ноги в теплый приднепровский песок по самые щиколотки. Было классно. И праздник вырисовывался гениальный. А по выровненному прибоем берегу, у самой кромки воды прохаживался огромный и чопорный черный ворон.
— Тут и тут костры. У воды большой — Купальца, в центре дерево с ленточками… Толик, притащишь мне какую-нибудь вербу или вишню. Да любое тащи! Только не руби — жалко, — объявила она двум клубным парням, следующим за ней по пятам. — А с тебя, Мика, колеса…
— Колеса? — недоверчиво удивился тот.
— Ты дурной, — деревянные! От телеги! Их поджигают и с бура в речку катят. Они солнце символизируют. Купала ж — солнцестояние, «макушка лета»! Автором кострик — Краду — там. На нем крестьяне ведьму Марену сжигали, а мы, — с гордостью щегольнула она собственным ноу-хау, — будем сжигать чучело Инквизиции!
Низкий речной ветерок гнал по пляжу растрепанную газету, испуганно теряющую по дороге свои листы.
— Стой! Попалась! — Подскочив к ней, Даша быстро прихлопнула ту ногой и расхохоталась. — «Бульварчик» новенький… Ну и че там пишут?
Подхватив остатки расхристанного еженедельника светской хроники, Землепотрясная с любопытством оглядела обложку, фыркнула, увидав там вредное лицо певицы Вики, и от обиды с ходу перескочила на последнюю страницу.
— Че-че?
Она энергично почесала нос ребром ладони.
Эта дурная привычка проявлялась каждый раз, когда Даша интенсивно задумывалась о че-мто. А задумывалась она гораздо чаще, чем это можно было предположить, исходя из ее манеры одеваться.
— Где-где? На Андреевском? А че? Че бы и не? — с живостью вопросила блондинка с гоголевской фамилией Чуб реку, «которую Гоголь любил». И, очевидно, оценив вялотекущие молчание Днепра как знак стопроцентного согласия, вытянула из декольте два разнополых носка — один розовый, второй голубой. — Слышите, — обернулась Землепотрясная на ходу, уже устремившись в направлении драгоценных «джонидепповских» ботинок. — Все, короче, — обсудили! Если че, вечером еще пересечемся.
Глава третья,
в которой пути трех героинь неожиданно пересекаются
…в недрах «Белой гвардии» тоже скрывается свой дьявол — Воланд «киевского романа».
Катясь по крутобоким булыжникам Андреевского спуска, мопед подпрыгивал под Дашей, как мяч. Да и сами булыжники, выложенные здесь в приснопамятные времена генерал-губернатора Фундуклеева, замостившего любимую улицу на собственные средства, словно бы подскакивали, пытаясь перепрыгнуть друг дружку, нимало не стремясь к приличествующим дороге равнению и единству. А высоко над ними в безмятежно лазоревом небе кружил черный ворон, ни на секунду не упуская из виду стремительное ярко-красное пятно.
Подобно воспетому московскому Арбату, Андреевский слыл в Киеве Меккой. В последний выходной весны — официальный день Города — народ наполнял спуск до краев, так что и соваться сюда было опасно: затолкают, замучат, сорвут с шеи золотую цепочку, порежут рюкзак… Но и в будни солнечный Андреевский взвоз, соединяющий змеиным зигзагом Верхний и Нижний Город, кишел оживленным народцем, приценивавшимся к развешенным на стенах домов картинам, глиняным колокольчикам и свиньям, украшениям ручной работы и разложенным прямо на тротуаре престарелым и потрепанным книжкам.