Меч и ятаган
Шрифт:
— Да это так, сир, царапина.
— Тем более. Значит, возиться не придется. — Ла Валетт нетерпеливым жестом махнул на дверь.
Фадрике с дежурным поклоном покинул кабинет. Когда дверь за испанцем закрылась, полковник Мас, подавшись вперед, оперся о стол локтями.
— Каковы ваши намерения, сир?
Ла Валетт думал, но недолго.
— Миранда должен держаться. К ночи можно поставить гарнизону Сент-Эльмо свежий боезапас и подкрепления.
— Поможет, сир, но ненадолго. Сегодня за полдень я видел, как турецкие инженеры вымеряют место для дополнительных батарей на Висельном мысе и противоположной береговой полосе. Как только там встанут пушки, вся бухта между Сент-Эльмо и этим фортом будет свободно простреливаться.
— Отчего же? — подал голос Стокли. — Будет, безусловно, лучше, если они усилят нас здесь, чем попадут в плен к врагу.
— Ну уж нет. Если Великий магистр позволит им бросить форт, это создаст прецедент. Подаст пример тем в Биргу и Сенглеа, кому не хватает сил вынести осаду. Так что пускай уж лучше остаются на прежнем месте и выиграют для нас как можно больше времени. Я знаю, эта правда сурова. Но у нас нет выбора. Они должны оставаться там, где стоят сейчас.
Ла Валетт раздумчиво кивнул.
— Однако есть риск, что это подхлестнет мятеж. Что едва ли не хуже, чем дать им уйти из Святого Эльма.
— Если их можно убедить остаться и сражаться до конца по собственной воле, — вмешался Томас, — они придадут уверенности и сил всем остальным защитникам острова.
— Интересно, как и чем вы думаете их убеждать? — с досадой спросил полковник Мас. — Они, похоже, уже все решили. И каждый вражеский выстрел по форту будет эту решимость только укреплять.
— Эти люди — рыцари Ордена Святого Иоанна, последнего из великих воинских орденов, что поклялся биться с магометанством и возвратить Святую землю. Нет большей чести для христианина, чем состоять в этом Ордене. И что может ранить сердца защитников Сент-Эльмо больше, чем перспектива покрыть себя стыдом?
— Так что вы предлагаете, сэр Томас? — впился в него взором ла Валетт.
— Я предлагаю, чтобы вы воззвали к их чести; напомнили о традиции, которую они собою являют. Напомнили об их клятве сражаться с врагами христианства до последней капли крови. Но это лишь часть того, что я предлагаю. Одновременно здесь, в Биргу, надо объявить призыв добровольцев, готовых заместить тех, кому недостает силы духа оборонять Сент-Эльмо. Могу предположить, что те, кто знает о состоянии форта лишь понаслышке, охотно пойдут. Если люди из гарнизона Миранды будут настаивать на эвакуации, соглашайтесь, но дайте понять, что место каждого, кто думает отступить, займут трое или четверо честных рыцарей из Биргу. И узнав об этом, дрогнувшие убоятся стыда и бесчестья намного больше, чем смерти. Готов поставить на это жизнь.
— Может дойти и до этого, — уже улыбчиво заметил ла Валетт и обернулся к Масу: — Ну, что скажете?
— А то и скажу, — Мас с лукавинкой усмехнулся в ус, — что репутация англичан как продувных бестий исконно справедлива. Мне кажется, сир, с этого шага и впрямь следует начать. Вопреки тому, что я недавно говорил. В обычных обстоятельствах я бы настаивал на неукоснительной, жесточайшей дисциплине. Тем не менее в отчаянном положении вроде нашего руководствоваться одним лишь принуждением уже недостаточно. Порой надо изыскивать и иные пути.
— Ладно, — ла Валетт побарабанил пальцами по столешнице, — обратимся к их доблести. Сегодня же продиктую воззвание добровольцам, готовым отправиться на выручку Сент-Эльмо. Уповаю на то, сэр Томас, что вы правы и среди нас найдутся сильные духом, которые откликнутся на призыв.
Баррет почувствовал, что все взгляды за столом устремлены на него, и от этого чуть смутился. Но, совладав с собой, сипловато выдохнул:
— Сир. Прошу вашего разрешения первым в список добровольцев внести меня.
Глава 32
Спустя всего сутки места в небольшом отряде добровольцев, отбывающем в Сент-Эльмо, были заняты подчистую. Многим пришлось даже давать от ворот поворот (сказали, что якобы до поры). Сам Роберт Эболийский, странствующий монах, настоял на своем сопровождении этих людей, дабы оказать им духовную поддержку перед битвой. Завершив вечернее собрание, Великий магистр задержал полковника Маса и Томаса у себя.
— Вы уверены в своем решении? — спросил он начистоту. — Знали б вы, как мне не хочется лишаться двух моих лучших советников.
Мас степенно кивнул.
— Уверены, сир. Как справедливо заметил сэр Томас, это единственный способ. Важно, чтобы ни у кого не возникало и тени сомнения, что все мы делим те же риски и ту же участь. Все без исключения — кроме вас, сир. Вот вы действительно незаменимы. Люди в Сент-Эльмо близки к надлому, и обычные законы подчинения и должностных обязанностей там уже не действуют. Одна лишь честь у них и осталась. А когда мы с сэром Томасом прибудем в форт с полусотней добровольцев и скажем, что там, за бухтой, нас готова сменить тысяча храбрых, эти люди будут сражаться до конца, и с удесятеренной силой. Уверен в этом.
— Когда думаете отбыть?
— Завтра в ночь, сир. А нынче хочу хорошенько выспаться. Ведь утром с подъемом надо будет устроить людям смотр. Да и дела разобрать не мешает: у меня вон еще письма не писаны.
Великий магистр в глубоком раздумье поглаживал бороду. Наконец он неожиданно теплым взглядом обратился к Томасу:
— Ну а вы? Ведь еще не поздно передумать.
— Нет, сир. Я отправляюсь с полковником.
— Но… зачем?
Ответил Томас не сразу. В самом деле, что тут скажешь. Хотя, если вдуматься, все достаточно просто — настолько, что, как говорится, все сходится. Мария теперь жена другого человека — сэра Оливера Стокли, и, видимо, замужем за ним уже много лет. Для него, Томаса, она потеряна, если только он не умышляет, как последний подлец, преступить все законы чести, наплевать на всякую нравственность, какая в нем еще осталась. Но и здесь положение заведомо безнадежное, поскольку Мария ни за что не согласится связать себя с ним узами. А тут еще и утраченная вера… Он долго к этому шел; шел петляя, ухабистой дорогой, исподволь внушая себе, что нет на свете ничего, кроме этого бренного существования. А сам жил надеждой, что Мария по-прежнему жива и теплится в ней встречное чувство, сродни тому, какое он испытывает к ней. Все это как-то заполняло пустоту и придавало жизни цельность и осмысленность. Но все это теперь рухнуло, и жизнь потеряла значение. Так пусть хотя бы смерть его послужит благородной цели.
И Томас, не пряча взгляда, сказал:
— Потому что я так решил.
— Но что, если я прикажу вам остаться? Достаточно и того, что я скрепя сердце жертвую полковником Масом — почему я должен терять еще и вас? Мне нужны люди, которым я могу доверять. И они, и их советы.
— На сегодня, сир, вы куда больше нуждаетесь в людях, которые способны подавать пример, — заметил Томас. — В Ордене есть и другие вполне достойные люди, на совет которых можно положиться. Когда-то они, вероятно, были соперниками, но теперь это в прошлом. Да и прошлого как такового нет. Каждый здесь пришел к осознанию, что у нас одна общая цель. А места наши возле вас со временем займут другие.