Меч ислама

Сабатини Рафаэль

Высокая худощавая фигура юного монарха резко выделялась на фоне пышной свиты придворных, сходивших вслед за ним на берег. Он был одет во все черное, и единственными его украшениями были знак Золотого руна [23] с бледно-голубой лентой на груди и расшитый жемчугом высокий воротник плаща. Король был превосходно сложен; считалось, что у него самые стройные ноги в Европе. Но этим его краса и исчерпывалась. Его продолговатое лицо было болезненно-бледным. Его брови, скрытые сейчас круглой бархатной шляпой, были красивы и величественны, его глаза, в тех редких случаях, когда смотрели очень пристально, казались яркими и выразительными. Однако нос его был непомерно длинен,

и создавалось впечатление, что он торчит в сторону. Его нижняя челюсть, покрытая жиденькой щетиной, сильно выдавалась вперед, а губы, пухлые, бесформенные, постоянно приоткрытые, придавали лицу туповатое и бессмысленное выражение.

23

Речь идет о знаке ордена Золотого руна – рыцарского ордена, учрежденного в 1430 г. в городе Брюгге, во Фландрии, герцогом Бургундским Филиппом Добрым. Знаком ордена является изображение похищенного аргонавтами в Колхиде золотого руна в виде сделанного из золота барашка.

Протянув свою красивую руку, на которой не было ни одного кольца, император поднял с колен Дориа, затем стоя выслушал приветствие, прочитанное по-латыни архиепископом Генуи. Император невнятно пробормотал короткую ответную речь, стоя на шаг впереди двух своих ближайших сопровождающих, из которых один, в огненно-красных одеждах, был его духовник, кардинал Гарсиа де Лойаза, а второй, одетый скромно, как и подобает императорскому наставнику, – Альфонсо д’Авалос, маркиз дель Васто. Его внимательные глаза отыскали Просперо и приветливо ему улыбнулись.

Герцог Мельфийский коротко представил своих племянников, Джаннеттино и Филиппино, за ними последовал, как и подобало капитану неаполитанского флота, занимающему высокий пост по императорской службе, Просперо Адорно. Дориа был щедр на похвалы:

– Мессир Просперо Адорно уже заслужил благоволение вашего величества.

– Благодарение Богу, – произнес, слегка заикаясь, его величество, – те, кто нам служит, не остаются без вознаграждения.

Улыбнувшись и кивнув, он хотел было проследовать дальше, сочтя такую милость достаточной наградой, но его задержал Альфонсо д’Авалос.

– С вашего милостивого разрешения, сир, это тот самый Адорно, который одержал победу при Прочиде, коей ваше величество изволили восхищаться.

– Так! Так! Спасибо, маркиз, что напомнили. – Король удостоил Просперо внимательного взгляда своих царственных очей. – Я рад поздравить себя с тем, что у меня есть такой офицер. Я бы желал поближе познакомиться с вами, синьор!

Он прошел мимо, увлекая за собой Дориа, навстречу приветствиям дожа и – более кратким – гонфалоньеров [24] . Глотки генуэзцев исторгали восторженный рев, славя того, в ком они видели своего освободителя. Под этот рев, звучавший в его ушах подобно орудийному залпу, юный император уселся на белого мула, покрытого роскошными пурпурными попонами, поднялся по крутым улочкам, в изобилии увешанным знаменами, миновал особняки, украшенные гирляндами из дорогих материй и ковров, и проследовал к кафедральному собору, где его прибытие в Геную было отмечено благодарственным молебном. По его завершении отправился на своем белом муле во дворец Дориа, где во время пребывания ему был оказан достойный прием.

24

Гонфалоньеры – в итальянских городах XIII–XV вв. должностные лица, возглавлявшие ополчение городского квартала.

Ночью, когда вся Генуя праздновала великое событие, герцог Мельфийский устроил пир, за которым последовали восточный маскарад и бал.

За столом справа от Просперо сидела монна Джанна, а по левую руку – девушка из семейства Джустиньяно.

И если Леоноре Джустиньяно его замкнутость была безразлична, то Джованна Мария Мональди казалась встревоженной.

– Джаннеттино сказал мне, что, сойдя с корабля, император отметил вас особой похвалой? – спросила она.

– Джаннеттино, по-видимому, был доволен.

– А вы?

– Я? Да, наверное.

– Вы не очень-то разговорчивы. И почему вы насмехаетесь над Джаннеттино?

– Оттого, что я понимаю теперь, чего стоит любовь ко мне этих ваших сводных кузенов.

– Но почему бы им не любить вас? Может быть, стоит похоронить прошлое?

– Для этого нужна слишком глубокая могила, – ответил Просперо.

– Но они сами вырыли ее. Вам остается только поставить надгробие.

– Боюсь, оно тяжеловато, и мне не хватит сил.

– Я помогу вам, Просперо, – пообещала она и вновь заговорила о той благосклонности, которую проявил к нему император. – Я была так горда, когда узнала об этом. Неужели вы сами не гордитесь, Просперо?

– Горжусь? Почему бы и нет?

Он заставил себя играть ненавистную ему роль. Посмотрев на нее, улыбнулся:

– Разве может быть иначе, если менее чем через неделю мне придется покинуть вас?

– Так вот в чем причина!

– Разве она недостаточно серьезна?

– Если вы говорите, значит это так. – Судя по ее вздоху, она испытывала скорее надежду, чем уверенность.

Позже, во время танца, к ней вернулись дурные предчувствия – слишком уж безрадостно и механически двигался Просперо. Он был в мрачном настроении, которого не могли рассеять даже новые прилюдные изъявления благосклонности императора.

Альфонсо д’Авалос, привлекавший к себе наибольшее внимание генуэзцев благодаря своей яркой личности, солдатской славе и известному влиянию при дворе Карла V, отыскал Просперо, чтобы проводить к своему патрону.

Его величество беседовал с Просперо достаточно долго, чтобы дать пищу для пересудов. Он опять говорил о Прочиде и требовал от Просперо более точных подробностей, чем те, которые были ему уже известны.

Этот безгранично властолюбивый монарх, над чьими владениями не заходило солнце, обладал истинно рыцарским духом, совсем не похожим на показное театральное благородство короля Франциска. Отличаясь мужеством, он тонко и безошибочно поощрял эту черту в своих сторонниках, дальновидно ставя ее превыше всех других качеств, ибо прекрасно знал, сколь она ему полезна. Именно мужество Андреа Дориа соблазнило императора во что бы то ни стало заполучить генуэзского моряка к себе на службу. Король разглядел мужество и дерзость в действиях Просперо в битве при Прочиде, исход которой немало польстил честолюбию императора. Вот почему он был так расположен к юному генуэзскому капитану.

Император дотошно выспрашивал его о количестве, качествах и оснащении неаполитанских галер и, выяснив, какую мощь успел придать Просперо эскадре со времени своего назначения, великодушно выразил удовлетворение не только тем, что так много сделано за столь короткое время, но и щедростью неаполитанцев. При этом Просперо улыбнулся:

– Сир, они не очень-то потратились. Семь из двенадцати галер принадлежат мне, они построены, оснащены и вооружены за мой счет.

Его величество вздернул брови. Взгляд стал значительно менее дружелюбным. Однако д’Авалос, до сих пор бывший сторонним наблюдателем, быстро вмешался:

– Мой друг Просперо, подобно моему господину герцогу Мельфийскому, следует обычаю итальянских кондотьеров.

Своевременным напоминанием д’Авалос хотел ослабить недовольство императора либо вовсе устранить его причину.

– Но наше соглашение с герцогом Мельфийским определенно предусматривает, что он предоставляет нам свои войска и галеры тоже, – еще более неразборчиво, чем обычно, пробормотал его величество. Он заикался, и речь его звучала сбивчиво. – С вами, синьор, у нас нет такого договора. Я лишь заручился вашей поддержкой.