Меч на закате
Шрифт:
Походные костры саксонского войска.
Немного погодя мы развернули лошадей и направились обратно в лагерь, где обнаружили Мария и Тирнона, только что подошедших со своими торопливо собранными подкреплениями. Похоже, Господь Бог еще не совсем отвратил от нас свое лицо.
В тот вечер, приведя все в готовность, мы плотно поели, потому что знали, что утром нам будет не до еды, и как только с ужином было покончено, люди начали заворачиваться в плащи и укладываться наземь, ногами к костру.
Я удалился в свою ставку — хижину с плетеными стенами, крытую полосатым навесом с захваченной боевой ладьи, нарядную, как винная лавка на конской ярмарке, вот только вместо вывески у нее была не гирлянда из лоз, а мое потрепанное личное знамя.
Я стянул с себя округлый шлем и пояс с ножнами и как был, в кольчуге, повалился на кучу папоротника, подложив под голову свое седло. Из седла получается неплохая подушка, но собачий бок лучше…
Обычно, если перед биитвой я мог прилечь на часок-другой, то в большинстве случаев мне удавалось заснуть, но в ту ночь мне не спалось — из-за мыслей и картин, которые роились в моей голове, почти как если бы у меня была лихорадка.
Я долго лежал, глядя на маленький яркий огненный бутон восковой свечи, горящей в своем фонаре, и в этом пламени было не больше души или утешения, чем в Солас Сиде, Колдовском Огне, и длинные, уходящие вверх тени, которые оно отбрасывало на всю высоту плетеных стен, были тенями будущего, сгущающимися надо мной с безмолвными вопросами, на которые, видит Бог, я не знал ответа; тенями, которые привели за собой и прошлое, так что я снова ощутил едкий запах навоза, горящего в кострах в Нарбо Мартиусе, и грохот копыт моей лошади в Нант Ффранконе и снова услышал сквозь годы свой собственный голос и голос Амброзия:
"Тогда почему бы нам не сдаться сейчас и не покончить с этим..?
Говорят, что утонуть легче, если не сопротивляешься." «Из-за идеи, из-за идеала, из-за мечты.» «Мечта — это, может быть, лучшее, за что стоит умереть.» Но у меня не осталось мечты…
«Когда не остается мечты, вот тогда-то люди и умирают.» Но Амброзий не говорил этого… это сказал Бедуир… Что-то в этом роде… на залитом солнцем Королевином дворе, где на крыше кладовых ворковали голуби.
Так что мне захотелось, тихо, тоскливо захотелось прижать пальцем родовую родинку на груди Гэнхумары, но я не мог вспомнить, была ли она на правой груди или на левой…
Постепенно прошлое и будущее начали смешиваться между собой, и по мере того, как пламя свечи, расплываясь, расползалось среди теней, завтрашний бой и последняя охота Амброзия сливались в одно, и звуки ночного лагеря, которые сначала были резкими и настойчивыми, тоже понемногу расплылись, пока не стали всего лишь шорохом прибоя за песчаными дюнами, обращенными к Мону…
Я услышал снаружи голос, окрик дозорного и резкое восклицание по другую сторону ближайшего сторожевого костра и стряхнул с себя наплывающий мелкими темными волнами сон, думая, что, возможно, пришел еще один разведчик. Потом кто-то отвел от двери хижины свободно висящую складку навеса, и я, повернувшись на локте, увидел что там, на границе между светом сторожевого костра и восковой свечи, стоит человек. Жилистый старик в поблескивающей кольчуге. В гордой гриве его серых, как сталь, волос, перехваченной над впалыми висками полоскрй пунцовой кожи, виднелась одна прядь, которая была такой же белой, как ухмыляющаяся маска барсука. И он стоял, странно глядя на меня из-под одной ровной и одной непокорно взлетевшей брови.
— Бедуир, — сказал я. — Бедуир? — и медленно сел, и подтянул под себя ноги, и медленно поднялся, и мы долго стояли, глядя друг другу в лицо.
— Так это ты или твой дух? — спросил я наконец, потому что, стоя между двух огней, он действительно мог быть духом, вызванным ко мне моим собственным томлением, моей собственной близостью к уходу за черту.
Теперь он шевельнулся — один шаг вперед — и отпустил полосатую складку навеса, которая упала у него за спиной, и я увидел, что он был человеком из плоти и крови.
— Не дух, — сказал он. — Я ослушался твоего приказа и вернулся, Артос.
Я мог бы воззвать к нему, как Ионафан к Давиду, запретными нежными именами, которые не в ходу среди мужчин; я мог бы схватить его в объятия. Вместо этого я остался на месте и только спросил:
— Почему ты не присоединился ко мне, когда я ехал на юг?
— Весть об этом дошла до меня только тогда, когда ты был уже за много миль от Коэд Гуина, а самый быстрый путь оттуда — это вдоль побережья, чтобы не попасть по дороге в лапы предателям и чтобы можно было переправиться через Сабрину в рыбачьей лодке. У тебя не будет лишнего коня? Речная каррака — неподходящий транспорт для лошадей.
— Коня я тебе, пожалуй, найду, хотя с лошадьми у нас туговато, — сказал я. — Твоим эскадроном сейчас командует Флавиан.
Можно было подумать, что я говорю с чужаком.
— Я пришел сюда не за тем, чтобы просить свой эскадрон.
Мне нужно место, чтобы сражаться среди товарищей, не более того.
Нас снова разделило мучительное молчание. Свободный конец навеса бился на легком ветру, точно птица со сломанным крылом, а пламя свечи металось и дрожало, отбрасывая странные тени на грубый плетень, из которого были сделаны стены.
— Надеюсь, у тебя нет иллюзий по поводу вероятного исхода завтрашней битвы? — спросил я (но она была уже сегодняшней).
— Не очень много, — его губы дрогнули в прежней беспечной усмешке.
— И поэтому ты вернулся.
— Я всегда очень придирчиво выбираю компанию, в которой мне предстоит умереть.
Возраст сделал его более уродливым, чем когда бы то ни было; черты его лица, которые были фантастическими у молодого мужчины, теперь окончательно преобразились в гротеск. Это было лицо, вылепеленное в качестве горькой шутки каким-нибудь Богом с извращенным чувством юмора, и, о Христос, при виде него мое сердце начало повизгивать от радости.
— Возьми меня обратно на службу, Артос.
— А как насчет Гэнхумары?
Его голос был твердым.
— Я оставил ее у ворот маленькой обители в Каредежионе, у края мыса. Знаешь это место? Там постоянно горит священный огонь, зажженный в честь Небесной Жены. Думаю, в этой обители она будет более счастлива, чем в Эбуракуме, — даже если бы у меня было время отвезти ее туда.
И я вспомнил обитель святых жен на улице Суконщиков и то, как Гэнхумара, оглянувшись на нее вздрогнула в кольце моей левой руки, словно дикий гусь пролетел над ее могилой.