Меч Ронина
Шрифт:
Один из представителей сегуна кивнул: пора. Ронины взяли в руки клинки, Тосицунэ поднял веер.
«Прощай, любимая».
Кумико открыла глаза. Хотела бы не смотреть, но не могла. Почему-то ей казалось важным запомнить каждое мгновение жизни и смерти Акира.
Наша жизнь – росинка.Пусть лишь капля росыНаша жизнь, и все же… [32]Толпа взволновалась и замолчала, замерла в напряженном ожидании. Где-то громко заплакал
32
Исса.
Акира обеими руками занес перед собой клинок, на мгновение застыл и с силой вонзил кусунгобу в живот. Лицо его будто окаменело, ни один мускул не дрогнул, не выдал мучения. Мощным движением ронин взрезал живот слева направо, потом резко дернул вверх, рассекая до грудной клетки. То же проделали остальные приговоренные.
Кумико смотрела, не отрываясь. Душа онемела, налилась болью. От живота Акира отвалился лоскут плоти, открывая багровые внутренности. Ронин бессильно опустил руки, но продолжал сидеть прямо. Один из его товарищей, не выдержав муки, склонился вперед, подставляя кайсаку шею для последнего удара. Помощник размахнулся, одним точно рассчитанным движением отрубил ему голову, оставив ее висеть на лоскуте кожи – полностью обезглавливали только при казни, не при ударе милосердия.
Может быть, кости моиВыбелит ветер… Он в сердцеХолодом мне дохнул [33] .Вскоре склонился второй ронин и тут же лишился головы. Тосицунэ, глубоко вдохнув, поднял веер, коснулся им живота. Это было знаком: кайсаку поднял меч, и вскоре все было кончено. Никто не увидел, как над головой Маэда возник серый дракон, похожий на кота, и раскрыл потрепанную тетрадь. Никто не слышал, как он прочел сделанную недавно запись: «Маэда Тосицунэ». Никто не заметил, как душа отделилась от тела, плавно легла на оборванные страницы. Дракон захлопнул тетрадь и взмыл в воздух. Он полетел на север, искать для Тосицунэ тело демона. Вечная жизнь, спасение от смерти – Мадара заплатил другу за подаренную свободу.
33
Басё.
Один за другим приговоренные просили меча. Акира сидел неподвижно. Непонятно было, жив он или уже умер. Кумико больше не слышала в сознании его голоса.
Люди на площади перешептывались, удивляясь выдержке, редкостной даже для самурая. Представитель сегуна хмурился: на его глазах рождалась новая легенда. Решив прекратить представление, он сделал знак кайсаку. Но не успел тот замахнуться, как раздался громкий хриплый крик, с неба на голову умирающего упал большой черный ворон. Захлопал крыльями, каркнул и снова взмыл в воздух.
Кайсаку с сомнением посмотрел на Акира, коснулся его шеи, махнул рукой: мертв. Толпа разразилась криками, славя мужество ронина, который не позволил убить его чужому мечу.
А над Эдо парил ворон, летел в сторону леса, унося душу Акира, обещанную тэнгу.
Рука девушки сама потянулась к шкатулке, в которой лежал маленький кинжал. Перерезать себе горло, уйти за ним, не чувствовать больше этой дикой боли… Всего одно мгновение – и наступит забытье. Кумико сжала прохладную рукоять.
«Ты забыла свое предназначение, Кумико-сан? – прозвучал в разуме добродушный старческий голос тенко. – Я скоро отправлюсь к Луне, буду бегать в звездной стае. Кто заменит меня? Я готовила тебя в преемницы».
Душу захлестнул настойчивый призыв леса. Пальцы разжались, кинжал с тихим стуком упал на дно шкатулки.
Кайсаку почтительно накрывали тела ронинов белой тканью, уносили в замок. Помост присыпали песком, чтобы впиталась кровь. Толпа понемногу редела – жители Эдо возвращались к своим домам и делам. Увиденное навсегда запомнилось каждому. Десять ронинов получили бессмертие в народных легендах.
Сильные руки слуг подняли носилки Кумико, и они мягко поплыли сквозь толпу. Никто не заметил, как дверца паланкина отворилась, наружу выскользнула чернобурая лиса. Ловко прокравшись под ногами людей, она выбралась с площади и побежала к лесу.
О цикада, не плачь!Нет любви без разлукиДаже для звезд в небесах [34] .Разламывалась голова, под закрытыми веками вспыхивали крошечные красные взрывы, каждый раз пронзая глазные яблоки резкой болью. Все тело будто побывало в мясорубке: ныла каждая клеточка и, кажется, даже волосы. Кости ломило и выкручивало, словно у старика на плохую погоду. Во рту было сухо, ощущался противный привкус. Дышалось тяжело, с хрипом. В общем, Дан чувствовал себя так, словно собрался помирать. Он осторожно приоткрыл правый глаз, и тут же со стоном зажмурил: даже тусклый полумрак комнаты усиливал головную боль.
34
Исса.
Но сознание включилось, перерабатывая полученные крохи информации. Тяжелые шторы с ламбрекенами, не пропускающие дневной свет. Возле окна – монументальный письменный стол, заваленный всякой всячиной. Кажется, там была груда бумаг, чернильница, банки, пробирки в штативе и несколько курительных трубок. Больше Дан ничего не успел заметить. Ах да, еще книжные полки и этажерка в углу, тоже изрядно захламленная, а рядом на стене висела скрипка…
Пошарив вокруг руками, он понял, что сидит в глубоком кресле. Видимо, долго в нем проспал, потому и затекло тело. Колени укрывал мягкий шерстяной плед.
Одно было понятно сразу: Дан опять оказался не в своем времени. Хотя на такое счастье он уже и не надеялся. Что-то не получалось с пространственно-временным порталом, и он подозревал, что Сенкевич знает об этом больше, чем говорит.
Итак, опять не дома. Это плохо. Но в достаточно цивилизованной эпохе – это хорошо. Интересно, кто он теперь? И где Настя? Впрочем, где бы она ни была, ее легко будет отыскать с помощью дедукции…
Сквозь веки проник яркий свет, вызвав новый приступ мигрени. Дан застонал, закрывая глаза ладонью. Тут же в комнату ворвался поток прохладного свежего ветра, разгоняя застоявшийся, пропахший табачным дымом воздух. Кто-то прошагал к креслу, остановился над ним и произнес с мягким укором:
– Вы губите себя. Может быть, вам стоит воздержаться хотя бы от инъекций морфина, Шерлок?