Меч Тамерлана
Шрифт:
«Где же ты?» – шептала она тогда, возвращаясь в темную пещеру с величественной статуей царицы и ее саркофагом.
Но каждая такая попытка становилась все страшнее – переходя из мира в мир, Гореслава больше слышала. И звуки ей совсем не нравились. Стоны, проклятия невинно погубленных жертв, смех злодеев, шипящие ненавистью заговоры и льющаяся сладкой рекой ложь. Каждый раз звуки становились ближе, осязаемее.
И вот она уже могла различить того, кто ими управляет, – темный силуэт крылатого монстра, темного и жуткого, как сама мгла. Красные глаза-угольки искрились яростью.
Он не видел ее, этот монстр. Но ощущал ее присутствие – Гореслава поняла это по сбившемуся дыханию непроглядной темноты, нетерпеливой дрожи, что сдерживала она из последних сил.
– Ты вся печаль земли, ты горе и беды этих несчастных, – вкрадчиво шептал голос, то приближаясь к Гореславе, то отдаляясь от нее, становясь то громче, то тише. – Посмотри, что ты наделала. Только ты можешь облегчить их страдания…
«Я не виновата», – хотела она оправдаться в ответ, но вместо этого притаилась, вглядываясь в колышущееся неизведанное, и сделала шаг назад. Что-то внутри подсказывало ей держаться подальше от этой черноты. Что-то близкое, болезненное, чего она не помнила.
Меч, что она сжимала в руке, поймал отражение саркофага. Белый мрамор в нем казался воском, прозрачным и теплым.
Из недр памяти всплыло воспоминание: тепло деткой кроватки, бордово-красный полог и свеча, что таяла на столе, едва освещая незнакомый профиль. Острый крючковатый нос и тяжелый подбородок. Надменный изгиб губ.
Мужчина.
Он повернул голову и подошел ближе, загородив собой свечу. Теперь Гореслава могла видеть лишь его силуэт, чувствовать, как пальцы коснулись полога и чуть отодвинули его. Как рука скользнула к кроватке, но не коснулась ее, а замерла над головой девочки, остановившись на мгновение. Хриплый голос, будто шелест ломанных на ветру мертвых веток, произносил заклинание. И тут же пальцы сомкнулись в кулак, резко взмыли вверх, будто отрывая что-то невидимое.
Боль захлестнула Гореславу – она помнила ее сейчас так же отчетливо, так же ясно. Она заполнила ее от пяток до макушки, выплескиваясь зловонной рвотой. Внутренности скрутило, холодный пот пробил насквозь, не позволяя дышать. Она помнила, как сменялись перед ней взволнованные родные лица. Как знакомые губы шептали молитвы и заклинания. Помнила острый травяной запах. Но тьма, живая и тяжелая, все сильнее заполняла ее.
В узком просвете балдахина оставалась только тающая восковая свеча на столе.
Пока не померкла и она.
Гореслава вспомнила человека, что оказался у ее кроватки, – он был виновником ее смерти.
Пока отец суетился на кухне, Милана вышла во двор. Сейчас, при свете солнца, появление странной незнакомки казалось чем-то невероятным, призрачным. Подойдя к забору, девочка посмотрела на то место, откуда появилась та девушка. Будто из пустоты: вроде не было никого, а потом – раз, и она. Оглянувшись на отца и убедившись, что тот занят на кухне и на нее внимания не обращает, осторожно выскользнула через калитку и подошла к тому месту поближе.
Взгляд привлекла черная дуга, будто чей-то след. Ни до него, ни после не было ничего подобного. Девочка прошла вдоль забора к тому месту, которого коснулась незнакомка, – снова черные следы, будто сажа. Милана хотела дотронуться до нее, но вовремя отдернула руку – только ей еще не хватало заболеть. Оглянувшись, оторвала с куста листик и собрала им черную краску – лист сразу потемнел и съежился.
«Вот это да… Кто же она такая?» Милана озадаченно посмотрела по сторонам – во что бы завернуть отравленный листик. Не придумав ничего лучше, юркнула во двор, взяла с крыльца приготовленную для молочного магазина стеклянную банку и сунула туда листик, а саму банку припрятала в углубление между стеной дома и поленницей: «Потом решу, что с ней делать!»
Пообедав, Милана укуталась в одеяло, устроилась на скамеечке у ног задремавшего в кресле отца – он так и заснул на веранде, ожидая звонка из больницы. Телефон лежал у него на коленях, а рука замерла в паре сантиметров от аппарата. Милана тихонько вздохнула, достала из кармана свой сотовый, написала маме еще одно сообщение, проверила предыдущие – получены, но не прочитаны.
Покосившись на отца, вышла из мессенджера и открыла браузер. В поисковой строке набрала: «Черная пыль мистика», перебрала все ссылки – никаких прямых упоминаний. Ну, пыль и грязь приманивают в дом несчастья. Это понятно. Но у нее в банке была спрятана какая-то особенная грязь, которая отравила бабушку.
Милана ввела новый запрос: «Черная пыль болезнь». Поисковик предложил ей несколько статей, одна страшнее другой, но ни в одной из них не было ничего, что бы походило на симптомы бабушкиной болезни.
Милана спрашивала и так и этак, совмещала запросы, пока не набрала кусочек своей истории и не наткнулась на сайт с таким текстом: «Девушка красивая лицом в черном одеянии появилась из ниоткуда, рассыпала золу или что-то вроде того. Наутро все заболели». Это сильно напоминало вчерашнюю встречу. Вот только… на сайте значилось, что речь о старинном воспоминании выживших после чумных эпидемий… почти сто пятьдесят лет назад.
«Может, это одно и то же?» – Милана осторожно встала, спустилась с крыльца. Прошмыгнула к поленнице и вытащила из банки отравленный неизвестным веществом листик – он ссохся и будто бы состарился, за пару часов превратившись в труху. Но едва яркий солнечный луч коснулся останков листка, как от них пошел тонкий серый дымок, в пару мгновений испарив все без остатка.
– Ничего себе…
От голоса девочки проснулся чутко спавший отец, пробормотал, резко садясь:
– Что? Мама звонила? – Заметив в руках дочери пустую банку с какой-то мутной взвесью внутри, удивился: – Что это у тебя?
Милана смутилась, ловко спрятала банку за спину, шагнула к поленнице, но тут нога у нее подвернулась, и девочка на мгновение потеряла равновесие, взмахнула по-птичьи руками, ахнула. Больно ударившись плечом, Милана поморщилась. Банка, сверкнув округлым боком, взвилась вверх, с грохотом стукнулась о поленницу и разбилась на несколько крупных частей. Утробный визг, подобный предсмертному вздоху гиганта, вырвался из нее и рассеялся в солнечных лучах вместе с серой взвесью, оставшейся после зараженной листвы.