Меч в рукаве
Шрифт:
Возвратившись из предоставленного ему Гавриилом недельного отпуска на родину, где пришлось самым беззастенчивым образом выдавать себя за дизайнера по художественному оформлению помещений, Мефодий обнаружил, что Гавриил все еще пребывает на Борнео. Возвращение же его, со слов Свенельда, следовало ожидать только недели через две. А пока Гавриил отсутствовал, Свенельд взялся рьяно воплощать приказ Джейкоба, предписывающий десятикратно увеличить бдительность и подстегивать агентурные сети на предмет поиска подозрительного. В общем, загрузили Мефодия обычной исполнительской рутиной, и принялся он, когда совместно с Роберто, а когда и в одиночку,
Во двор дома, где проживал до своего Просвещения, Мефодий вошел с опаской, хотя Гавриил и утверждал, что все основательно за ним подчистил. Дом продолжал жить будничной жизнью: жильцы курсировали с работы и на работу, по магазинам и по гостям, подъезжали и отъезжали автомобили… И только непогода держала в квартирах извечных околоподъездных бабушек и неугомонных ребятишек. Все жильцы, кто знал Мефодия ранее, узнавали его и теперь, приветливо кивая как ни в чем не бывало. Старания Гавриила и впрямь не пропали даром – человек, что не так давно устроил в этом самом дворе бесплатное представление с фейерверком и акробатическими номерами, был встречен, словно переехавший отсюда в другое место и сегодня вернувшийся за оставленными вещами обыватель.
Пелагея Прокловна при встрече с давешним соседом была обрадована настолько, что даже прослезилась.
– Эх, загорел-то как! – восклицала старушка, угощая Мефодия чаем, заваренным на травах из собранного ею гербария и обладающим, с ее слов, целительным свойством. – В нашенских краях этакое загорание не прилипает; видать, на югах довелось побывать?
– Довелось, – кивнул Мефодий. – По службе. Гавриил брал меня с собой на одно мероприятие.
– Ох и учудил Гаврила-батюшка-то наш, ох и учудил! – закачала головой Прокловна, возвращаясь к былому – она-то все произошедшее здесь помнила прекрасно. – Хоть и Божий человек, а такое попустительство содеял! Благо хоть без бомбометания и членоломательства обошлось. День народ судачил, кости тебе перемывал, но угомонился – Гаврила-батюшка, ежели захочет, кого угодно враз убедить сможет, что кто старое помянет…
– Ничего, все в порядке, – отмахнулся Мефодий. – Зато какой экзамен получился для свежедеблокированного!
– Да ну их куда подальше, такие экзамены, – вздохнула Пелагея Прокловна и вдруг встрепенулась: – Ой, а как там Мигелька-сорванец поживает? Не захаживает что-то в гости, не звонит даже. Жив-здоров ли?
– Жив, Пелагея Прокловна, – ответил Мефодий. – Он сейчас вроде как… ну, декабрист в ссылке или Ленин в Шушенском…
– Видать, опять учудил чего?
– Да нет, ничего существенного… Напортачили мы там чуток. Его наказали, а меня за неопытность решили помиловать. Вообще-то мне тоже следовало бы с ним отбывать наказание, но Джейкоб решил так…
– Вот даже как! – почтительно понизив тон, проговорила Прокловна. – Ну раз уже сам Божий любимец повелел, знать, так тому и быть…
Пробыв у агента Пелагеи полтора часа (не хотелось обижать торопливостью выручившую его при июньских неприятностях гостеприимную старушку), Мефодий покинул ее со свертком свежеиспеченных шанежек. Но не успел он отойти от подъезда, как столкнулся на пороге еще с одним своим давним знакомым.
– Вот так встреча! – развел руками Тутанхамон, словно собираясь заключить Мефодия в дружеские объятья. Сопровождавшие его Колян с приятелем вежливо расступились, дабы не мешать проявлению хозяйской радости. – Шишкин! Да ты никак уже с зоны откинулся? Быстро,
– С какой зоны? – не понял Мефодий, и только тут до него дошло, что, очевидно, по какому-то недочету Гавриил упустил при «зачистке» мозг Виктора Игнатьевича из поля зрения. – А, да, с зоны… Под амнистию попал! К художникам закон проявляет снисхождение. Мы, люди искусства, в состояние аффекта впадаем чаще других, потому и спрашивают с нас отдельно.
– Как сам-то поживаешь? – заботливо поинтересовался Тутанхамон. – Вижу, что не беляши по вокзалам таскаешь. – Он с ног до головы окинул взглядом одетого с иголочки Мефодия. – Приоделся, важный стал, не то что раньше. Масть поперла?
– Да, работы полно, еле справляюсь, – подтвердил Мефодий. – Талант оказался востребован, так что…
– Хорош прибедняться – «талант»! – Тутанхамон панибратски хлопнул Мефодия по плечу, отчего прежнего портретиста наверняка сбило бы наземь. – Талантище, а не талант! Да я как в офис к себе захожу, веришь, нет, по десять минут портретом своим любуюсь! Это ж надо, как ты в самую точку угодил!
– Попробовал бы не угодить…
– Ай, да что там, забудь ты про тот «Паджеро», я его продал уже давно!.. Ты мне лучше вот что скажи. – Виктор Игнатьевич доверительно приблизился к Мефодию и вполголоса, будто опасался чего-то, полюбопытствовал: – Ходит слух, что ты в одиночку лучшим конопатовским бойцам вместе с самим Васькой тогда накостылял. Правда это или нет?
– Мы не сошлись во мнениях, – тоже якобы доверительно поведал ему Мефодий. – Они назвали известного вам великого Шишкина бездарным. Меня это слегка задело…
Мефодий пообещал обдумать предложение Тутанхамона опробовать себя на поприще татуировщика ( «Да с такими пальцами тебе бы среди братанов цены не было, отвечаю!..»), а также деликатно отклонил приглашение «пропустить по маленькой». Сославшись на художественную необходимость, Мефодий пожелал Виктору Игнатьевичу успехов в труде, после чего спешно удалился.
Уходя, Мефодий спиной чувствовал, как Виктор Игнатьевич со товарищи провожали его такими взглядами, будто только что беседовали с тенью отца Гамлета, явившейся из ниоткуда, стрельнувшей у них закурить и снова ушедшей в никуда…
«Каторга» Мигеля не требовала особых усилий для ее обнаружения – горы вырытой земли, батареи извлеченных из нее прогнивших труб, застывший в бездействии допотопный экскаватор и копошащиеся вокруг нервные люди в замызганных робах. И протекало это героическое «освоение недр» под моросящим холодным и мерзким дождем.
Мигель угадывался среди одинаково одетых коллег по работе лишь торчащими из-под оранжевой каски свалявшимися черными патлами. Роба на нем была явно с чужого плеча, поскольку для того, чтобы заполнить ее целиком, Мигелю требовалось поправиться килограммов до ста пятидесяти. Стоя почти по колено в серой жиже и искривив лицо в озлобленной гримасе, он остервенело осаживал кувалдой фланец трубы, что давалось ему с куда меньшим изяществом, нежели владение слэйерами.
Подошедшему к траншее по подложенным доскам Мефодию поначалу послышалось, что разжалованный в землекопы наставник дает сам себе счет – «и раз, и два…». И только прислушавшись получше, Мефодий уяснил, что никакой это не счет, а специфический нецензурный речитатив, наглядно выражающий мнение Мигеля и о его нынешней работе, и о Джейкобе с Гавриилом, и даже о самом фланце, который имел к его проблемой весьма косвенное отношение.