Меч в золотых ножнах
Шрифт:
Наука, изучающая глубокую древность, теснейшим образом связана с настоящим и особенно с будущим Хорезма. Ее данные помогают освоить, вырвать у пустыни целую страну, которая пока называется землями древнего орошения.
Тамариск
Куда девались пески
«И на месте песков возникли пашни, сады, виноградники…» Написал я столь обычную фразу и задумался.
Стоп! Не будем торопиться. Были песни, а теперь их нет. Куда же они девались? Где они, барханы, валы застывшей бури, на поверхности которых чешуйками отпечатывался каждый ветерок?
Я спросил об этом первого же посетителя наших раскопок. Тот удивленно развел руками: в самом деле, куда девались пески?
Пришлось обратиться к книгам.
Книгу о современном оазисе написала этнограф Т. А. Жданко, заместитель начальника Хорезмской экспедиции. Этнографы пишут историю, входя в дома, изучая все детали нынешнего быта и расспрашивая очевидцев. Каждого своего собеседника, на которого они ссылаются, этнографы называют по имени и фамилии, указывают его возраст и присваивают ему особое звание - «информатор». В свою очередь, информаторы называют ученых инженерами и докторами.
«Инженеры из экспедиции Толстова» - эти слова открывают все двери. И, по существу, сухой термин «информатор» означает - друг, гостеприимный хозяин, беседующий с уважаемыми и дорогими людьми. Вот что рассказали информаторы.
Оазис, погибший двенадцать веков назад во время войны, стал возрождаться тоже в военные годы: стране потребовалось как можно больше хлопка. Новейшая история Беркут-калинского оазиса началась в августе 1941 года, когда я ехал в Ташкент в запорожском трамвае.
Именно тогда на земли древнего орошения пришли современные хорезмийцы и повели канал по трассе, проложенной их предками. Они торопились. Хотелось, чтобы труд немедленно принес плоды. И по только что прорытому участку русла сразу же пускали воду. «Вид проникающей в глубь песков воды, - пишет Т. А. Жданко, - воодушевлял строителей».
Люди рыли канал, поднимали целину, убирали первые скудные урожаи, жили в юртах и землянках, а на зиму возвращались в свои колхозы.
Потом появились постоянные жители, оставившие земли, смытые Амударьей; рядом поселились казахи, основавшие небольшой колхоз «Кизил-Чарва» («Красный скотовод»). Здесь, на возрожденных землях, они перешли к новой жизни, превратившись из кочевых охотников, из верблюдоводов, промышлявших вывозом саксаула, в оседлых земледельцев. Нельзя сказать, что они с легкостью изменили привычный образ жизни: старики спорили, они хотели умереть в родной степи. Трудно было научиться возделывать землю, да еще такую, где после двенадцативекового перерыва пришлось заново создавать культурную почву, землю, где не желали расти даже сорняки.
На помощь казахам пришли узбеки: для начала они сами вспахали и засеяли поля своих соседей и учеников.
Самый уважаемый человек на Кырк-Кызе - старый садовод Матъякуб Ергуланов. Портрет Ергуланова висит на почетном месте в основанном нами колхозном музее. Отвечая на вопросы этнографов, этот информатор произнес слова, достойные библейского патриарха: «Пойду и я, буду сажать там деревья, пусть мое имя помнят все те, кто будет там жить после меня, пусть увидят люди, как я умею растить деревья в пустыне».
И все-таки куда же девались пески? Пески здесь сыпучие, они передвигаются по глиняной платформе монолитных бесплодных такыров.
Прежде всего начали распахивать твердую глину такыров на «полянах» и «лужайках» между барханами. На эти поля направляли в полтора раза больше воды, чем принято на давно освоенных землях. Вода, впитываясь, медленно, но верно создавала культурную почву. Проникала она и в пески. Я своими глазами видел, как оседают, расползаются, сливаются с землей подмокшие барханы. Но одной воды мало для того, чтобы справиться с песками. Одна вода не в силах и создать здесь культурную почву.
Люди разбирали барханы (теперь это делается с помощью бульдозеров, скреперов и экскаваторов), грузили песок на носилки, на арбы, на машины и рассыпали по пашням. Песок смешивался с тяжелой глиной, раскрывал в ней поры, и земля начинала дышать.
Но ни рук, ни техники не хватало для того, чтобы убрать самые мощные барханы и целые песчаные гряды, и люди поручали это дело самой природе. Они опахивали скопления песков широкими полосами, и барханы теряли способность маневрировать. Пески были обречены, они «таяли» от каждого сильного ветра, «эмигрировали» за границы оазиса или рассыпались по полям, впитывались в почву.
Когда начинался буран, загоняющий все живое в норы и укрытия, люди выходили в пески, становились на гребни барханов и лопатами подбрасывали песок как можно выше. И ветер нес его на поля. Так происходило то, что агрономы называют пескованием почвы. Словом, пески никуда не делись, они остались там, где и были, войдя в состав почвы и сделав ее пригодной для земледелия.
Но и у границ оазиса вековые пески начинают таять, не дожидаясь нового наступления человека. Каждая буря теперь вырывает из обращения все новые и новые массы. А запасы не пополняются. И вот из-под барханов словно сами собой проступают древние поля и поселения, еще не отмеченные на археологической карте.
И, может быть, новейшую историю оазиса следует начинать с появления здесь… историков.
В самом оазисе чистейшие золотые пески остались только внутри стен больших крепостей. Они стоят там, как гарнизоны, осажденные зелеными войсками всходов и деревьев, редеющие, обреченные.
ЗАМОК № 28
Случай с черепом
Однажды весной, когда раскопки подходили к концу, я поступил в распоряжение архитектора Юрия Стеблюка. Мы заново обмеряли замки. С замком N 28 (этот номер значился в наших бумагах) мы управились до заката и сели отдохнуть в тень угла, возносившегося на высоту трех этажей, хотя стены, его образовавшие, провалились до самого основания. Крепко же были сомкнуты эти углы!