Меч в золотых ножнах
Шрифт:
– Видел.
– Красивый оптик?
– Красивая.
– Что делать?
Молчу, жду пояснений.
– Сюда она не придет, - рассуждает Кадырбай.
– В аптеке не поговоришь - клиенты… Что делать?
Пригласи ее в кино или на танцы. Или в парк. Послушать музыку. У вас хороший ансамбль.
Кадырбай смотрит на меня с таким видом, будто я предлагаю ему достать луну с неба. Может, тут не принято приглашать девушек. Опять же «пережиток проклятого прошлого».
– Впрочем, она ведь девушка городская, интеллигентная… - размышляю вслух.
– Молодец!
– кричит Кадырбай и пожимает
– Спасибо! Правильно сказал! Ин-тел-ли-гент-ная! Если без очков так видишь, что будет, когда очки сделаю? Минус девять? Выбирай заготовки! Эта годится? Эта? Сейчас точить будем. Так рукой, так ногой - оптика! Ай, молодец!
Из бесформенной толстой заготовки он вытачивает мне стекло и приговаривает:
– План… Что такое план? Человек из экспедиции. Важное государственное дело делает. Слушай… Плюнь на свою экспедицию. Поехали в Хиву. Я хивинский человек. Плов будем кушать, портвейн будем пить. Ай, спасибо! Как тебя зовут? Адрес давай! Сейчас оправу подберем. Надень эту. Сразу видно, умный человек, вот что значит оправа! Жену как зовут?
– Зачем тебе имя моей жены?
– Как ты не понимаешь? Тебя буду с Первым мая поздравлять, жену - с Восьмым марта. Ай, молодец, молодец!
Выход на работу
Режим у нас, пожалуй, построже, чем в санатории. Соблюдается он неукоснительно.
Еще при свете звезд на кухне звонит будильник. И через несколько минут сквозь дверь кухонной палатки можно увидеть пламя. Едва начинает светать, на огонек приходит дежурный. Его долг - в назначенное время рявкнуть: «Подъем!» - и обеспечить своевременную явку на завтрак. Он же, отставив в сторону кружку с недопитым чаем (какая принципиальность!), должен провозгласить: «Выход на работу!»
Это фигура важная, но вряд ли необходимая. И без него все проснулись бы вовремя и не опоздали на работу. Дежурный - носитель традиции, его действия - ритуал. А когда-то без него просто нельзя было обойтись.
Мы, тогда еще студенты, здорово работали. И, конечно, уставали от жары, от пыли, от очков-«консервов». Но вот наступала ночь, а с нею прохлада, никто не ложился спать. Танцы и песни под аккордеон. Споры и рассказы. Разговоры «за жизнь» на вершине древней башни. «Тайные вечери» с бутылкой шампанского… Словом, дежурным приходилось очень стараться, чтобы мы не бежали на работу прямо из мешков, голодные и неумытые.
У каждого дежурного был свой стиль побудки. Один будил совесть: «Пятнадцать минут до начала работы, десять минут, семь…» Другой будил аппетит, ханжески расхваливая достоинства манной каши. Третий наклонялся над вашим изголовьем, называл вас по имени и нежно произносил: «Доброе утро!» Невежливо было бы ему, иезуиту, не ответить. Сабир Камалов, ныне президент Каракалпакского филиала Академии наук Узбекистана, будил чувство юмора. «Не вижу настоящего подъема!» - громогласно удивлялся он, и спальные мешки начинали корчиться от смеха. Сабир тем временем так славно пыхтел и крякал, делая утреннюю зарядку, что оставаться в мешках было нельзя.
Всех превзошел аспирант Джума Дурдыев. Застучал движок. Вспыхнуло электричество в палатках. Над лагерем поплыли звуки ангельского хора. Джума поймал миланскую оперу и включил приемник на полную мощность.
В столовой высился таз, доверху наполненный салатом. Он был увенчан розами, нарезанными из овощей. Джума сиял. Только заря почему-то задерживалась. Кто-то взглянул на часы и… Нет, это неслыханно! Джума разбудил нас на целый час раньше срока! Под ангельское пение мы его прокляли. После этого каждый дежурный прежде всех будил Джуму. То была страшная месть.
Десятка на поцелуи
О затаенное, угрюмое, нервное, ревнивое ожидание писем! Вот когда легко потерять чувство юмора!
Если мы работаем в песках, то почту привозят наши шоферы из города, от которого нас отделяют десятки, а то и сотни километров. Ездят туда редко, но зато письма приходят чуть ли не сразу всем.
…Ночь. Кому-то почудилось дальнее гудение машины. Любители эпистолярного жанра взобрались на крепостную стену, смотрят во тьму пустыни и сигналят фонариками. И вот под самыми звездами начинает блуждать мерцающий огонек. Он раздваивается. Впереди возникают лучи, щупающие дорогу. Фигуры с фонариками, нарочно замедляя шаг, с достоинством спускаются в лагерь. Чтение и перечитывание желанных листочков в яростном свете фар.
И обязательно кто-то уйдет с пустыми руками. Он мрачно влезет в мешок и долго будет подвергать ревизии моральные устои своих корреспондентов.
Сейчас мы живем недалеко от почты, но соблюдаем обычай археологов пустыни - ездим за письмами в Турткуль. Пусть себе трусит на ишаке старик письмоносец, пусть проносятся на велосипедах сменившие его мальчишки, нас это не волнует.
Год назад мы изменили старому обычаю, дав своим близким наш действительный адрес. Письма стали приходить поодиночке, а не всем сразу, как мы привыкли. Кто бы куда ни ехал, на почту всегда было по пути.
Шагая по перемычкам между залитыми полями, отмахиваясь от свирепых короткоухих собак, смущенно кланяясь прохожим, я спешил на почту. Писем не было. Не могли же они в самом деле приходить каждый день! Тут же на почте я писал послания, полные мольбы и упреков, давал нежные или гневные телеграммы. Как-то в ответной телеграмме не оказалось слова «целую». Я перевел в Москву десятку. На поцелуи. Отношения выяснялись до самого моего приезда.
Эпистолярное безумие постепенно охватило всех нас. Бензовоз, доставлявший письма, застрял в грязи. Наконец в воскресенье он прибыл. Все до одного мы вскочили в кузов нашей машины и помчались на почту. Ее начальник сообщил, что в Нукусе буря, авиапочты давно не было.
Больше всех расстроился шофер, единственный счастливчик, получивший письмо.
– Не могла послать «авиа»!
– ворчал он.
– Боялась разориться на марку.
Вот почему мы снова посылаем за письмами в Турткуль. Итак, если у вас есть товарищи в экспедиции, пишите им. Письмо, отправленное в экспедицию, тем ценнее, чем больше в нем мест, которые можно прочесть и обсудить коллективно. Вам будут очень благодарны. Может быть, даже ответят.
У радиоприемника