Меченосцы
Шрифт:
Но однажды ночью он вдруг разбудил Збышку.
— Зажги-ка скорей лучину, — сказал он, — что-то со мной делается, да не знаю, хорошее или плохое.
Збышко вскочил и, не высекая огня, раздул уголья в очаге в соседней комнате, зажег от них смолистую щепку и вернулся.
— Что с вами?
— Что со мной? Что-то у меня сквозь шишку лезет, должно быть, наконечник. Я его держу, да выковырять не могу, только чувствую, как он у меня под ногтями скрипит…
— Наконечник. Больше быть нечему. Возьмите покрепче да тащите.
Мацько стал извиваться и шипеть от боли, но засовывал пальцы все глубже, пока не схватил хорошенько твердый предмет, а потом рванул и вытащил его.
— Ох! Иисусе Христе!
— Есть? — спросил Збышко.
— Есть. Даже в холодный пот меня ударило. Зато вот он, гляди.
Сказав это, Мацько показал Збышке продолговатый острый осколок, отскочивший от плохо скованного наконечника стрелы и несколько месяцев сидевший в его теле.
— Слава богу и королеве Ядвиге! Теперь вы будете здоровы.
— Может быть, мне и легче стало, да уж очень больно, — сказал Мацько, выжимая шишку, из которой обильно потекла кровь, смешанная с гноем. — Коли будет настолько меньше во мне этой дряни, так должна же пройти болезнь. Ягенка говорила, что теперь надо будет затыкать бобровым жиром.
— Завтра же утром отправимся за бобром.
Но Мацьку на другой же день стало заметно лучше. Он спал до позднего часа, а проснувшись, стал требовать еды. На медвежье сало он уже не мог смотреть, но зато положили ему в миску двадцать яиц, потому что больше Ягенка не дала из осторожности. Мацько жадно съел их с половиной каравая и запил пивом, а потом стал кричать, чтобы к нему привели Зыха, потому что ему стало весело.
Збышко послал одного из своих турок, подаренных Завишей, за Зыхом, который сел на коня и приехал после полудня, в ту самую минуту, когда молодежь собиралась к Одстайному озеру за бобрами. Сперва было вдоволь смеху, шуток и песен за бутылкой меда, а потом старики принялись разговаривать о детях и расхваливать каждый своего.
— Что за парень Збышко! — говорил Мацько. — Другого такого на свете нет. И храбрый, и быстрый, как рысь, и ловкий. Знаете, когда его вели в Кракове на казнь, так девки в окнах визжали, словно их кто сзади шилом колол, да еще какие девки: рыцарей да каштелянов дочки, уж я и не говорю о всяких красавицах из мещанок.
— Да пускай они будут и каштелянские и красавицы, а все-таки не лучше моей Ягенки, — отвечал Зых из Згожелиц.
— Да разве я вам говорю, что лучше? Милее Ягенки девушки не найти.
— Я тоже про Збышку ничего не говорю: лук без веревки натягивает…
— И медведя один подпереть сумеет. Видали, как он его хватил? Всю голову снес да лапу.
— Голову снес, а подпер не один: Ягенка ему помогла.
— Помогла?… Он ничего мне не говорил.
— Потому что ей обещал… Ведь стыдно девке по ночам в лес ходить. Мне она сейчас же сказала, как дело было. Другие лгать любят, а она правды скрывать не станет… По правде сказать, я не был рад, потому что кто знает… Хотел на нее накричать, а она мне так говорит: "Коли я сама веночка не сберегу, так и вы, тятя, не убережете, но не бойтесь: Збышко знает, что такое рыцарская честь".
— Еще бы. Ведь и нынче одни пошли.
— Но к вечеру вернутся. Ночью дьявол всего темнее — и стыдиться девке Не надо: темно.
Мацько с минуту подумал, а потом сказал, словно самому себе:
— А все-таки им хорошо друг с другом…
— Эх, кабы он не дал клятвы другой!
— Это, как вы сами знаете, рыцарский обычай… Если у кого из молодежи нет своей дамы, так другие его простаком считают… Поклялся он достать павлиньи перья и должен достать их, потому что поклялся рыцарской честью; Лихтенштейна тоже должен поймать, но от других клятв аббат может разрешить его.
— Аббат приедет не нынче завтра…
— Вы думаете? — спросил Мацько и продолжал: — Впрочем, какая там клятва, коли Юранд прямо ему сказал, что девку за него не отдаст. Другому ли он обещал ее, Богу ли посвятить поклялся — этого я не знаю, но он прямо сказал, что не отдаст…
— Я вам говорил, — спросил Зых, — что аббат так любит Ягенку, точно она ему дочь родная? В последний раз он ей так сказал: "Родные у меня есть только по женской линии, но из имущества моего тебе достанется больше, чем им".
Тут Мацько тревожно и даже подозрительно взглянул на Зыха и ответил не сразу:
— Ну ведь не захотите же вы нашей обиды…
— За Ягенкой пойдут Мочидолы, — уклончиво отвечал Зых.
— Как только замуж выйдет?
— Как только выйдет. Другим я бы не стал потакать, а ей согласен.
— Богданец и так наполовину Збышков, а ежели даст мне Господь здоровья, так я все здесь приведу в порядок. Вам-то нравится Збышко?
Зых заморгал глазами и сказал:
— Плохо то, что Ягенка, чуть кто про него заговорит, сейчас же к стене отворачивается.
— А когда про других?
— А когда про других, только фыркнет да скажет: "Чего там".
— Ну так видите. Бог даст, с такой девушкой Збышко забудет про ту. Я старик, а и то забыл бы… Выпейте-ка меду.
— Выпью.
— Ну и аббат! Умный человек. Бывают, знаете, между аббатами люди совсем светские, а этот хоть и не сидит между монахами, а все-таки ксендз; а ксендз всегда лучше обыкновенного человека придумает, потому что и грамоте знает, и с Духом Святым в близких отношениях. А что вы девке сейчас же хотите Мочидолы отдать — это хорошо. Я тоже, если пошлет Бог здоровья, сманю у Вилька из Бжозовой мужиков сколько смогу. По жребию дам каждому хорошей земли, потому что в Богданце хорошей земли сколько хочешь. Разве этого нельзя? Со временем и городок в Богданце построю, хорошенький замок дубовый, а крутом — ров… Пусть себе теперь Збышко с Ягенкой на охоту ходят. Я думаю, что и снегу не долго ждать… Привыкнут они друг к другу — мальчик и забудет про ту. Пусть себе ходят. Что там долго толковать. Отдали бы вы за него Ягенку или нет?
— Отдал бы. Ведь уж мы давно порешили, чтобы Мочидолы и Богданец достались нашим внукам.
— Грады! — радостно вскричал Мацько. — Даст Бог, посыплются они градом. Аббат будет у нас крестить их.
— Только бы поспевал, — весело воскликнул Зых. — А давно я не видал вас таким веселым.
— На душе у меня хорошо… Наконечник вылез, а насчет Збышки — так вы за него не бойтесь. Вчера, когда Ягенка на коня садилась… того… ветер дул… Спрашиваю я тогда Збышку: "Видел?" — а он сразу и разомлел. И то я понял, что сначала они мало друг с другом говорили, а теперь, когда вместе ходят, так то и дело шею друг к другу поворачивают и все толкуют… толкуют… Выпей-ка еще.