Меченосцы
Шрифт:
— Пошли вам Господь! Пошли вам Господь, отец и благодетель! — стал восклицать Мацько, который этого только и ждал. — От другого бы я не взял, но от родственника и духовника — возьму!..
Аббат же некоторое время грозно смотрел то на него, то на Збышку и наконец сказал:
— Я хоть и сержусь, а знаю, что делаю; но что получили — то крепко держите, потому что предупреждаю: больше вы не получите ни единого скойца.
— Мы и на то не надеялись!
— Но знайте, что все, что после меня останется, получит Ягенка.
— И землю? — наивно спросил Мацько.
— И землю! — рявкнул аббат.
Тут лицо у Мацьки вытянулось, но он взял себя в руки и сказал:
— Э, что там о смерти думать. Дай вам Господь Бог сто лет прожить, а то и больше, и хорошее епископство получить!
— А хоть бы и так?… Разве я хуже других? — отвечал аббат.
— Не хуже, а лучше!
Эти слова успокоительно подействовали на аббата, потому что вообще гнев его бывал недолог.
— Ну, — сказал он, — вы мои родственники, а она только крестница, но я люблю и ее, и Зыха с давних лет. Лучшего человека, чем Зых, нет на свете и лучшей девушки, чем Ягенка — тоже. Что против них можно сказать?
И он стал смотреть вызывающе, но Мацько не только не спорил, но поспешно подтвердил, что лучшего соседа во всем королевстве не сыщешь.
— А что касается девки, — сказал он, — так я дочку родную не любил бы больше, чем ее люблю. Благодаря ей я выздоровел и не забуду ей этого до самой смерти.
— Прокляты будете и один, и другой, если забудете, — сказал аббат, — и я первый вас прокляну за это. Я обидеть вас не хочу, потому что вы мне родня, и потому придумал способ, чтобы то, что после меня останется, было Ягенкино и ваше. Понимаете?
— Дай Бог, чтобы так стало! — ответил Мацько. — Господи Иисусе! Я бы пешком пошел ко гробу королевы в Кракове, на Лысую гору, чтобы древу Креста Господня поклониться…
Аббат обрадовался искренности, с какой говорил Мацько, улыбнулся и проговорил:
— Девка имеет право выбирать, потому что и хороша она, и приданое порядочное, и род благородный. Что ей Чтан или Вильк, коли и воеводин сын не был бы для нее слишком высок. Но если бы я кого-нибудь ей посватал — она бы пошла за того, потому что любит меня и знает, что я ей плохо не посоветую!..
— Хорошо будет тому, кого вы посватаете, — сказал Мацько. Но аббат обратился к Збышке:
— А ты что?
— Да я то же думаю, что дядя!..
Благородное лицо аббата прояснилось еще больше; он похлопал Збышку по плечу и спросил:
— А почему это ты у костела ни Чтана, ни Вилька к Ягенке не подпустил? А?…
— Чтобы они не думали, что я их боюсь, и чтобы вы тоже этого не думали.
— Но ведь ты и воду святую ей подал!..
— Подал.
Аббат снова хлопнул его по плечу:
— Так… женись на ней!
— Женись на ней! — как эхо воскликнул Мацько.
На это Збышко убрал волосы под сетку и спокойно ответил:
— Как же мне жениться, если я в Тынпе перед алтарем дал клятву Данусе?
— Ты дал клятву достать павлиньи перья, и доставай их, а на Ягенке женись!
— Нет! — отвечал Збышко. — Потом, когда она накинула на меня покрывало, я поклялся, что возьму ее в жены.
Лицо аббата стало наливаться кровью, уши его посинели, а глаза стали вылезать на лоб; он подошел к Збышке и сказал сдавленным от гнева голосом:
— Клятвы твои — шелуха, а я ветер. Понял? Только и всего!
И он дунул ему на голову так сильно, что даже сетка слетела, а волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Тогда Збышко нахмурил брови и, глядя аббату прямо в глаза, сказал:
— В моей клятве моя честь, а чести своей страж я сам!
Услыхав это, не привыкший к противоречию аббат до такой степени опешил, что на некоторое время лишился языка. Настало зловещее молчание, которое наконец прервал Мацько.
— Збышко! — вскричал он. — Опомнись! Что с тобой?
Между тем аббат поднял руку и, указывая на юношу, стал кричать:
— Что с ним? Я знаю, что с ним: душа у него не рыцарская и не шляхетская, а заячья. То с ним, что он боится Вилька и Чтана.
Но Збышко, ни на минуту не потерявший хладнокровия, небрежно пожал плечами и ответил:
— Вона! Я им накостылял шеи в Кшесне!
— Побойся ты Бога! — воскликнул Мацько.
Аббат некоторое время смотрел на Збышку, выпучив глаза. Гнев боролся в нем с изумлением, но в то же время быстрый природный ум стал ему подсказывать, что из этой драки с Вильком и Чтаном он может извлечь пользу для своих замыслов.
Поэтому, немного придя в себя, он крикнул Збышке:
— Что ж ты не сказал этого?
— Да мне стыдно было! Я думал, они меня вызовут, как пристало рыцарям, на конный или пеший бой, но это разбойники, а не рыцари! Вильк первый сорвал со стола доску, Чтан другую — и на меня. Что ж мне делать? Я тоже схватил скамью, ну… сами понимаете…
— Живы они, по крайней мере? — спросил Мацько.
— Живы, да только одурели! Но они еще при мне дышать начали! Аббат слушал, тер лоб, потом сразу вскочил с сундука, на который присел было, чтобы хорошенько подумать, и воскликнул:
— Постой!.. Теперь я тебе кое-что скажу.
— А что скажете? — спросил Збышко.
— То скажу, что если ты из-за Ягенки дрался и из-за нее людям головы проламывал, то ты ее рыцарь, а не чей-либо другой — и должен на ней жениться.
Сказав это, он подбоченился и стал торжествующе глядеть на Збышку, но тот только усмехнулся и сказал:
— Ах, отлично я знал, зачем вы хотели меня на них натравить, да только вы решительно промахнулись!
— Почему промахнулся?… Говори.
— Потому что я им велел признать, что прекраснейшая и добродетельнейшая девица в мире — Дануся, дочь Юранда, а они-то и вступились за Ягенку, и оттого вышла драка.