Медальон для невесты
Шрифт:
— А герцогиня в замке есть?
— Герцогиня… недавно скончалась.
— И детей у нее, значит, не было — ведь невозможно, чтобы они были в каком-нибудь другом месте? Или все же возможно? Я подумала, возможно, меня берут в Шотландию, чтобы я присматривала за детьми!
— Детей в поместье, конечно, полным-полно… Но за ними тебе не придется присматривать. И за якобы детьми герцогини — тоже. — Он усмехнулся, произнеся последнюю фразу.
— Тогда, пожалуй, меня сделают прачкой, — размышляла вслух Тара. — Я хорошо стираю — особенно если есть мыло.
Мистер Фолкерк ничего не ответил, просто посмотрел
— Я бы не хотела работать на кухне, — продолжала она, — но выбора, как я понимаю, у меня нет. Придется делать то, что прикажет его светлость.
— Мы все должны беспрекословно выполнять его распоряжения! — отозвался мистер Фолкерк с некоторой даже горячностью.
Расспросы Тары относительно ее будущих обязанностей в замке лишь подогрели его досаду на герцога, который не удосужился объяснить ему всё в деталях. Они оба были так взбудоражены тем, что случилось во Франции, что он не стал настаивать на дополнительных разъяснениях, как сделал бы это в любой другой ситуации.
Отдав приказание доставить ему девушку из приюта в Шотландию, герцог тут же отправился в путь в своей дорожной карете, которая уже поджидала его у дверей. Сопровождали его светлость четверо верховых, а за каретой следовало ландо с вещами герцога, его камердинером и секретарем. Последнего мистер Фолкерк поспешил проинструктировать на предмет оплаты счетов на тех постоялых дворах, где им предстоит останавливаться. Однако его все же обескуражило то, что его не взяли в поездку. И вот теперь пришла пора задуматься, а правильно ли он понял отданные ему распоряжения.
С другой стороны, приказания отличались предельной ясностью, и сомнений быть не могло.
Нет, он поступил правильно, сказал себе мистер Фолкерк, оставив в покое его светлость — тем более что тот, судя по всему, накануне провел бессонную ночь, и темные круги под глазами еще больше подчеркивали мрачное выражение его лица, когда он уезжал.
То, что герцогу в тот момент меньше всего хотелось вдаваться в какие-то объяснения, было весьма очевидно. Так зачем надоедать хозяину? Но чем дальше, тем больше мистера Фолкерка одолевало беспокойство по поводу того, что ожидает их с Тарой в Шотландии.
Впрочем, путь им предстоял долгий, и он от души радовался, что дороги пока были сухими. Во всяком случае, им не грозила опасность увязнуть в грязи или заблудиться в тумане, что не редкость во время поездок на север.
Хотя на календаре уже был июнь, особенной жары не наблюдалось, так что путешественники чувствовали себя вполне комфортно.
Врывающийся в открытые окна кареты ветер доносил запах полей — пахло травой и навозом: пасущиеся тут и там коровы, овцы и лошади щипали траву, помахивая хвостами, и вся эта неспешная жизнь вносила в душу покой.
Поначалу мистер Фолкерк слегка тревожился из-за того, что герцог забрал с собой всех верховых. И дорожная карета, в которой ехали они с Тарой, оказывалась без защиты в случае нападения разбойников, охочих до денег — причем не благородных разбойников вроде легендарного Робин Гуда, а нынешних, далеких от всякого благородства. Но в скором времени они убедились в том, что опасаться им нечего. Пока они ехали, вокруг было тихо, да и полиция в последнее время усилила заботу о более надежной перевозке денег, что немало охладило пыл лесных грабителей.
Тара понемногу утратила робость и время от времени обрушивала на него шквал вопросов. Несмотря на это, большую часть дня мистер Фолкерк мирно дремал. Он знал: стоит ему закрыть глаза, как Тара уткнется в книгу и будет читать до тех пор, пока он не проснется, и иногда он не тревожил ее, делая вид, что спит, и любовался ее лицом в полупрофиль, склоненным над книгой…
Однако ее реакция на прочитанное сильно его занимала, и вечерами они вели долгие и увлекательные беседы. Книги в его багаже были преимущественно политического толка, что подогревало его интерес к ее мнению. Но он не только расспрашивал Тару о том, что она прочитала и поняла, но и делился с ней собственными суждениями по поводу политической ситуации в государстве. Лишь позже, глубокой ночью, оказавшись в своей спальне на постоялом дворе, он едва ли не с ужасом осознавал, что спорил и разговаривал с Тарой, как если бы она была его сверстницей.
На самом деле, твердил он себе, эту молоденькую особу с лицом феи из сказки и душой, полной отваги и самозабвения, должно волновать только то, чем она будет заниматься в шотландском замке! Что проку забивать ее головку вещами, которые имеют мало общего с непритязательной жизнью служанки? Конечно, в ней есть нечто особенное, что отличает ее от всех остальных в ее социальном статусе и положении, но это очень и очень печально… Сможет ли она проявить свойства своей натуры во всей их полноте? Будет ли у нее возможность на это? Как же, как же помочь ей?..
И вдруг он оборвал себя на полуслове. Да что он такое задумал? Куда занесли его мысли? Излишнее сочувствие и участие в ее судьбе могут лишь навредить Таре в глазах остальных слуг. Ей и так придется вытерпеть немало колкостей и косых взглядов из-за печальных обстоятельств своего рождения… Опять эти социальные препоны и ограничения, доходящие до полного уничижения дарования и таланта, ярких человеческих качеств…
Каким бы свободомыслием ни отличался Лондон — а моральные устои в эпоху Регентства пришли здесь в полный упадок, — Шотландия по-прежнему хранила верность пуританским традициям.
Тот факт, что у Тары не было отца, обрекал ее на пренебрежительное отношение со стороны окружающих. Незаконнорожденная! И это лишь усугублялось тем, что Тара родилась на юге Британии. «Пожалуй, самым лучшим было бы отправить ее назад, в Лондон», — произнес вслух мистер Фолкерк в темноте ночи и перевернулся на бок, уткнув лоб в подушку и стукнув по ней кулаком с досады.
Теперь он уже ругал себя за то, что с такой педантичностью отнесся к распоряжению герцога! Вместо того чтобы тащить Тару в Шотландию, он вполне мог вернуться к его светлости с пустыми руками, заявив, что в приюте не нашлось девушки подходящего возраста. Конечно, это было бы ложью… или, если уж на то пошло, уклонением от правды, поскольку Тара заметно отличалась от прочих сирот. А его светлость, скорее всего, просто забыл, что воспитанников приюта уже в двенадцать лет отправляют в самостоятельную жизнь. И почему он не подумал об этом раньше? Почему верные мысли приходят потом, а не в нужный момент? Какой же он несообразительный… Тугодум! И он еще раз с силой уткнул свой кулак в подушку.