Шрифт:
Пролог
Володик доказал мне, какой это чудовищный эгоизм – застрелиться. Для себя-то это, конечно, проще всего…
Сентябрь 1917 г.
– Ирина, кого ты привела? Что это за тип? Что за нелепое знакомство, он похож на ломового извозчика, к тому же наверняка большевик! – взволнованно шептал Владимир Карлович на ухо своей легкомысленной дочери, удерживая ее за локоток в прихожей.
– Ну, разумеется, большевик! – фыркнула та, окидывая родителя полным независимого превосходства взглядом. – А вы кого бы желали видеть, члена императорской фамилии?
– Ирина! – захлебываясь возмущением, шепотом воскликнул Владимир Карлович.
– Успокойся, папа, он не большевик. Он художник, футурист, к тому же поэт, а форма – это так, временное. Он служит в автомобильной школе, по-моему, очень современно. И вообще, он очень интересный человек, сильный, открытый, смелый, он как глоток свежего ветра, не то что твои крысоподобные знакомые, шушукаются по углам, трясутся, так что из них пыль веков сыплется.
– Ирина, мои знакомые достойные люди, заслуженные, из приличных фамилий, а то, что сейчас честным людям жить стало страшно, так то не их вина! А впрочем, – тут же потухая, вяло проговорил Владимир Карлович, – пойдем в гостиную, а то твой гость наверняка заскучал. Да и мама, наверное, растеряна.
Громоздкий молодой человек с мощной челюстью и громким голосом плохо вписывался в обставленную фамильным кленовым гарнитуром столовую. Не гармонировал он с тонкой вязью золотых ирисов на темно-зеленых обоях, с изящной сервировкой стола и хозяевами квартиры, старомодно чопорными, тихими и невыразительными супругами, бароном Владимиром Карловичем Гоггерном и его женой Натальей Романовной.
Обед проходил в натянутой обстановке, вызывая у хозяев чувство неловкости. Впрочем, неловко себя чувствовало исключительно старшее поколение, дочь хозяев Ирина Владимировна, бойкая короткостриженая девица, с вытянутым, как у отца, лицом и светлыми прозрачно-голубыми глазами, ее кузина Эльза Оттовна и гость вели себя исключительно раскованно и свободно.
Молодой человек с аппетитом закусывал, презрительно поглядывая по сторонам, говорил громко, уверенно, не стесняясь собственных оригинальных, а скорее, даже вызывающих суждений.
Девицы его во всем поддерживали и так же высокомерно и снисходительно реагировали на редкие реплики и замечания Владимира Карловича и его супруги.
– Вы совершенно правы, Владимир Владимирович, – громко восклицала Ирина Владимировна, косясь на отца. – Пушкин и Лермонтов – это все уже устарело, нужны новые формы, яркие, выразительные, созвучные времени, и мне кажется, сейчас появляется очень много талантливых молодых людей. Веет какой-то свежестью, новизной. А как вам нравится Ахматова? Цветаева? Гумилев, Волошин? А Блок? Разве не прелесть? Хотя и они уже не так новы, а вот Сергей Есенин? Что вы думаете о Есенине?
– Этот имажинист в лаптях и рубахе? Да видали вы когда-нибудь что-то более нелепое? Это же шут гороховый! – фыркнул очередной раз, взмахнув огромной ручищей, гость. – А впрочем, парень талантливый, если из этих карикатурных «мужичков» кто и оставит свой след в искусстве, то уж он. Хотя, конечно, все эти березки-елочки… не про революцию все это, не про то, что
Громоздкий молодой человек был не глуп, образован, но при этом как-то неприлично громок, неуклюж и резок. Суждения его были вызывающе независимы, насмешливо оскорбительны, а его солдатская форма и грубоватые манеры неуместны в степенной респектабельной столовой барона. Супруга Владимира Карловича, тихая, кроткая Наталья Романовна, с немым ужасом смотрела то на дочь, то на гостя. Он виделся ей кем-то вроде людоеда с далеких тропических островов.
Она то и дело испуганно вздрагивала, когда гость взмахивал зажатым в могучем кулачище ножом, словно боялась, что он того и гляди кинется на них. Жестикулировал гость размашисто и, казалось, заполнял собой всю комнату.
А вот Ирина Владимировна смотрела на гостя с восторгом, впрочем, и в ее восторге было что-то неприличное, смотрела она на него как на заморского зверя или циркового уродца, чем вызывала брезгливое неодобрение отца.
Увлечение дочери всяким сбродом не сулило ничего хорошего. А впрочем, чего хорошего можно теперь ожидать в этом обезумевшем мире?
Барон тяжело вздохнул и неодобрительно взглянул на гостя, хвастливо обещавшего вырубить свое имя на скрижалях истории, и в этот момент в нем вдруг загорелась мстительная идея, а не помочь ли?
Барон нехорошо улыбнулся и внимательнее всмотрелся в молодого человека. А может, не стоит? Что ни говори, а все же из приличной семьи, гимназию окончил… семью имеет… мать, сестер…
В этот момент молодой человек весьма уместно и безапелляционно заявил, что всю труху, всех этих капиталовладельцев, всех буржуйско-купеческих кровососов и родовитых маразматиков с потомством революционные массы сметут с лица земли, вырастив на их месте нового свободного человека, гиганта мысли и духа.
Барон почувствовал некий зуд в руках и желание придушить этого нелепого, недалекого, безоглядного вершителя судеб. Да уж, куда там!
«Придется все же помочь… со скрижалями», – злорадно усмехнулся про себя барон.
– Что ж, – поднимаясь из-за стола, решительно перебил гостя Владимир Карлович, – я думаю, чаю можно будет выпить чуть позже. А пока я бы хотел показать нашему гостю кое-что из наследия той самой трухи, о которой скоро никто и не вспомнит, – суетливо потирая руки, с мягкой любезностью произнес хозяин дома. – Ирина, помоги маме накрыть на стол. А мы с вами, сударь, ненадолго отлучимся. – И крепко ухватив молодого человека за локоть, повлек его за собой.
Молодой человек состроил скучливую мину, но подчинился.
– Сюда, в мой кабинет, – любезно распахивая перед гостем двери, проговорил барон, и Владимир шагнул в плотно заставленную мебелью, заваленную бумагами, раскрытыми книгами и какими-то чертежами комнату. – Простите за беспорядок, это следствие моей увлеченности, знаете, как бывает, начнешь читать книгу, придет в голову какая-то идея. Спешишь ее проверить, хватаешься за новый том, старый откладываешь тут же в сторону, в надежде дочитать начатое через несколько минут, забываешь, потом в голову приходит новая идея или рождается вопрос, спешишь их проверить, и вот ты уже окружен, – барон обвел рукой кабинет, – целыми Гималаями фолиантов. И что ужасно? Рука не поднимается поставить их обратно на полки, ведь тогда забудешь, что хотел прочитать, и уже никогда не вспомнишь, и мысль потеряешь, и идею. Вот так и живу. – Он смущенно улыбнулся: – А вы проходите, присаживайтесь, вот хоть сюда, в это кресло. Эти чертежи как раз можно уже выкинуть. Хлам.