Медальон

Перминов Геннадий

Вот так! Просто, понятно и доходчиво неграмотная старуха высказала мнение и размышления всего советского народа!

А Ванька сидел на кровати, плотно прижавшись к горячему и упругому плечу молодой девушки, и думал о том, что это самый счастливый день в его жизни!

Часть четвертая

Долгая и необычайно снежная зима подходила

к логическому концу. В начале марта зазвенели веселые ручейки, а в конце месяца, когда солнышко стало припекать совсем по-летнему, Катерина вывезла коляску с Ванькой на улицу, на небольшую, асфальтированную площадку перед входом.

– Ты у меня, как медведь, который только из берлоги вылез, – ласково улыбаясь, говорила она и, щурясь от ослепительно-ярких лучей, взволнованно вздыхала.

– Весна! Ой, Ванька, ты даже представить себе не можешь, какая красотища сейчас в нашей Васильевке! – восторженно восклицала девушка. – Вишня цвести начинает, яблони, а с Карпатских гор ветерок несет аромат луговой травы. А чуточку попозже, в начале мая и луга зацветут. Ох, Украина ты моя, родненькая сторонка! Ты мене слухаешь, ай не? – и она принималась шутливо теребить и тискать Ваньку. – Ни-и! Не медведь ты, а ще видмежонок!

– Ну, Ка-ать! Ну, прекрати, разыгралась, как маленькая! – нарочито укоризненно произносил Ванька, а сам млел от её прикосновений. – Да и люди кругом, вон как смотрят!

– А мене усё равно, шо люди скажуть! – легкомысленно отмахивалась Катерина. – Усё и так усе знають, кроме тебя! – она подталкивала Ваньку в бок и, заливаясь звонким смехом, убегала в помещение.

Пролетел апрель и наступил победный месяц май! Репродуктор в госпитальном коридоре грохотал круглыми сутками, сообщая о головокружительных победах советских войск, но никто и не помышлял о том, чтобы сделать громкость поменьше.

И наконец…

– Победа! Родненькие мои! Победа! – Катерина вихрем ворвалась в ликующую палату! Да и что там палата! Ликовал весь госпиталь, весь маленький городок со смешным и ласковым названием Кулебаки! Ликовала, торжествовала и праздновала вся страна!

Неизвестно откуда появилась гармошка, под переливчатые звуки которой плясуны выделывали всевозможные коленца, прямо на улицу выносились столы, выставлялись всевозможные нехитрые закуски, все обнимались, целовались,

плакали, но только от радости! На установленные перед входом в госпиталь столы Петр Иванович вынес старенький патефон и водрузил пятилитровую баклажку со спиртом.

– Гулять, так гулять! – торжественно провозгласил начальник госпиталя. – Сегодня можно!

Затем он произнес пламенную речь, поздравил всех с великой победой, а под конец, когда ёмкости были наполнены, он встал и провозгласил тост. Короткий и емкий:

– За тех, кто не вернулся и больше никогда не перешагнёт порог родного дома! Нам, оставшимся в живых, предстоит нелегкая задача по восстановлению страны. За себя и за них!

Все поднялись со своих мест, и наступила напряжённая тишина, нарушаемая только ласковым шёпотом майского ветерка.

– А теперь! – главный врач сорвал с себя белоснежный, накрахмаленный колпак и ухарски шлепнул его о землю:

– Гуляем, братцы!

Быстро отгремели праздничные салюты, страна принялась интенсивно залечивать страшные раны, полученные в результате кровопролитного побоища, а жизнь госпиталя вернулась в привычное, монотонное русло. Привычное, да не совсем.

Первыми взбудоражились те раненые, которые до конца не прошли лечение, и у кабинета начальника госпиталя с самого раннего утра толпилась очередь выздоравливавших, в основном из палаты, где проходил лечение Ванька Петров:

– Ну, доктор! Ну, родненький вы наш! Не на войну же нас отправляете, а домой едем! Дома-то и стены помогают! – беспрестанно канючили они.

– А если начнется рецидив? Загноение раны или того хуже – разойдутся швы? Куда вы тогда пойдете? Будете меня проклинать, мол, такой-сякой, не долечил до конца! – резонно возражал Петр Иванович, но в конце сдавался и с недовольным лицом подписывал необходимые документы.

Первым палату покинул Макарыч, седоусый старшина, у которого не было рук. Растроганно слушая напутствия товарищей по несчастью, он неловко вытирал вспотевшее лицо обезображенным, раздвоенным обрубком руки и растерянно бормотал:

– Прощевайте, братцы! Даст Бог, свидимся! – и, негромко позвякивая двумя медалями «За отвагу», задумчиво вышел из палаты.

Конец ознакомительного фрагмента.