Медичи
Шрифт:
Гульельмо, стоя на коленях у тела Джулиано, клялся в своей невиновности, и Торнабуони отвел его в старую ризницу, куда священники спрятали и кардинала Рафаэлло, который стоял мертвенно-бледный и хриплым голосом говорил, что он ни в чем не повинен и понятия не имел об этом ужасном происшествии.
Наконец собор стал пустеть, и скоро разнесся слух об этом событии среди народа, который с громкими проклятиями на врагов Медичи начал толпами наполнять улицы.
Монтесекко в начале схватки вышел из собора, он был в ужасе и негодовании от такого осквернения храма убийством в минуту открытия святых даров. Он вспомнил определенное приказание
— Свободу народу! Смерть тиранам!
Толпа, собравшаяся у собора, не обратила внимания на скакавших всадников — шум и крики отвлекали ее. В домах открывались окна, прохожие останавливались, некоторые любопытные последовали за конным отрядом, но никто не понимал возгласов Жакопо, и они не имели другого действия, как собрать народ на улицах в ожидании новых зрелищ.
Монтесекко испугался, не видя своих солдат.
«Черт возьми! — подумал он. — Беда разразилась, теперь я уже помочь не могу. Надо хотя бы спастись самому».
И он быстро направился к предместью, в свою гостиницу.
Пока развивались события в соборе, архиепископ Сальвиати направился ко дворцу синьории в сопровождении заговорщиков, которых вел Браччиолини, чтобы по совершении дела немедленно овладеть правлением республики.
Против ожидания, в синьории оказался гонфалоньер Чезаре Петруччи и несколько чиновников, находившихся там для решения некоторых неотложных дел. Стража синьории была невелика. Служителей по случаю воскресенья также было немного. Поэтому спутники архиепископа, хорошо вооруженные, надеялись легко овладеть зданием синьории.
Когда архиепископ, объяснив свой приезд необходимостью получения какой-то деловой справки, узнал о присутствии гонфалоньера, он смутился и пошептался с Браччиолини, но потом велел доложить о себе и был немедленно почтительно введен слугами.
Его спутники остались внизу, а Браччиолини последовал за ним, чтобы вовремя дать знак для нападения.
Дверь комнаты, в которой находились заговорщики, была снабжена особым замком: его нельзя было отворить изнутри. Устроено это было для того, чтобы подсудимые, вызванные для допроса, могли там ждать без охраны.
Один из заговорщиков захлопнул дверь за собой, чтобы стоящие снаружи часовые не слышали их разговоров. И таким образом сами оказались запертыми в комнате с железными решетками на окнах.
Чезаре Петруччи, высокий, плотный мужчина с гордым и смелым взглядом, вместе с другими членами правления встретил архиепископа на пороге зала заседаний, почтительно поклонился высокому служителю церкви, предложил ему кресло рядом с собой у стола, заваленного бумагами, свертками пергамента, сводами законов, и со спокойной вежливостью спросил, что ему угодно.
Смущение архиепископа, по природной скрытности более склонного к тайным интригам, чем к смелым поступкам, все усиливалось под проницательным взглядом гонфалоньера. Он пришел сюда, думая встретить только какого-нибудь мелкого чиновника и дождаться под каким-нибудь предлогом условного сигнала — звона соборного
— Так вы знали, ваше преосвященство, что я сегодня буду находиться здесь? — с еще большим удивлением спросил Петруччи.
— Я слышал об этом, — заикаясь, ответил архиепископ, — и пришел сообщить вам еще, почтенный гонфалоньер, что его святейшество, желая оказать республике и вам особую милость, хочет взять к себе на службу вашего сына и, если вы согласны, отправить его посланником к регентше в Милан.
— Я не просил об этой милости, — отвечал Петруччи, все более удивляясь замешательству прелата, который боязливо посматривал на дверь, словно чего-то ожидая, — и сомневаюсь, чтобы мой сын сумел оправдать высокое доверие его святейшества, за которое я приношу почтительную благодарность. Позвольте мне поговорить с ним, а пока будьте добры сообщить мне о вашем поручении, чтобы я мог сейчас же, если нужно, созвать заседание.
Архиепископ опять пробормотал какие-то несвязные слова и снова тревожно посмотрел на дверь.
Снизу послышался глухой шум — заговорщики заметили, что они заперты, и попробовали изнутри взломать дверь.
Архиепископ встал и хотел выйти, но Петруччи быстро вскочил и раньше его прошел в приемную. Тут он увидел Браччиолини, собирающегося идти вниз, где шум все усиливался. В руке у Браччиолини был кинжал, и, услышав шаги Петруччи, он обернулся с угрожающим видом, но сильный и ловкий гонфалоньер вырвал у него оружие, схватил его за длинные волосы и повалил на пол.
— Держите архиепископа! — крикнул он оставшимся в зале чиновникам. — И вот этого негодяя… Это измена… коварная измена!
Архиепископ, пытавшийся убежать, был задержан и, несмотря на возражения и упоминание о своем высоком сане, заперт в соседней комнате.
Петруччи крепко держал за горло лежащего на полу Браччиолини, пока и того не заперли вместе с архиепископом. Потом гонфалоньер обнажил шпагу и поспешил вниз.
Стражники, не подозревая никаких враждебных намерений, отперли дверь, заговорщики вырвались, и началась дикая, неравная борьба, так как стражников было очень мало, а у чиновников не оказалось никакого оружия. Но они схватили, что попало и смело бросились на заговорщиков, которые не рассчитывали на сопротивление и были немало смущены исчезновением архиепископа. Стражники отворили наружные двери и стали звать на помощь прохожих, которые с ужасом останавливались, слыша шум в обыкновенно тихом и торжественном дворце синьории. Вдруг подъехал с солдатами Жакопо Пацци, крича:
— Свобода!.. Свобода!.. Смерть тиранам!
Окна стали открываться, люди собирались, но никто не отвечал на эти возгласы, а напротив, слышались проклятия, и несколько камней полетело в Жакопо и солдат.
Жакопо с отрядом остановился перед зданием синьории, считая, что все уже кончено и дворец находится в руках сообщников, но, увидев Петруччи, стоявшего у дверей, пришпорил лошадь и ускакал вместе с солдатами.
В то же время послышались громкие крики людей: «Палле! Палле!» — и проклятия Пацци.