Мединститут
Шрифт:
Тихомиров увидел это и сам, отпустил 4-ю и пригласил Игоря на сцену. Зал моментально затих, абсолютно все взоры устремились туда. Сидевший до сих пор неподвижно Крамаренко занервничал, несколько раз шумно повернулся на стуле. И лицо, и шея его стали багроветь, хотя он изо всех сил старался этого не показывать. Клинический ординатор пристроил снимок на экране негатоскопа- это такой прибор типа лампы дневного света, предназначеный для изучения рентгенограмм в его лучах.
Всеволод Викентьевич встал с места, сам воткнул вилку в розетку и щёлкнул выключателем. Экран засветился, и на снимке стало видно всем переплетение кишок, чередование белых и тёмных пятен.
–Итак, кому непонятно, – зазвучал ровный голос Тихомирова, – показываю. Вот уровни жидкости. Вот две чаши Клойбера. Вот основная масса бариевой взвеси, скопившаяся перед препятствием. Вот паретичная петля двенадцатиперстной кишки. Всем видно? Я думаю, на этом можно закончить. Вопросы? Что, нет вопросов? Да, полагаю, всё ясно по этой больной. В одиннадцать – обход во 2-й хирургии, – возвысил он голос.– Приглашаются все желающие. Всё, товарищи, расходимся по рабочим местам…
Зашумевшая во весь голос масса хирургов и студентов повалила на выход. На заднем ряду все встали и терпеливо ждали, пока освободится проход.
–Слышь, – тихо спросила Надя у Булгакова, – а что такое «чаши Клойбера»?
–Стопроцентный рентгенологический симптом кишечной непроходимости, – ответил тот. – Там плохи дела, Крамаренко-то «зевнул непроход». Больную ещё при поступлении «брать» надо было…
–Так там что – всё же непроходимость? И не диагносцировали?
–Она самая. Тихомиров ещё по его рассказу заподозрил. А обул-то Михалыча как! Как пацана. Хоть тот двадцать лет работает. Вот так- фирма веников не вяжет…
– 25-
«Бюро горкома ВЛКСМ отметило, что в статье поднят вопрос о неудовлетворительной организации досуга молодёжи в городе Ржеве, бесконтрольности и отсутствию воспитательной работы со стороны комитетов комсомола в подростковых клубах по месту жительства»
(Советская пресса, октябрь 1986 года)
После столь бурно прошедшей конференции Аркадий Маркович собрал обе свои группы. Быстренько сделал перекличку. Присутствовали все. Судя по лицам, взбудоражены. Да, умеет Всеволод Викентьевич произвести эффект. Дешёвый эффект…
–Так, доктора…– привычно начал Самарцев.– Во- первых, по поводу этой кишечной непроходимости…
Он помедлил. Лица студентов были обращены к нему тревожно. Что делать? Тихомиров- его руководитель. Но и так больше нельзя. Сегодня он топчет Крамаренко, а завтра? Сколько можно отмалчиваться…
–Вот такое это коварное заболевание, – решился он, поправив пальцем очки.– Встречается очень и очень часто, но распознаётся с трудом. Иной раз даже специалистами со стажем. Я думаю, что те, кто присутствовал на конференции, вынесли сильное впечатление. Настороженность всегда должна иметь место, и это наглядно показывает, насколько трудна и ответственна работа хирурга. Это один аспект. Второй…
Самарцев снова помедлил. Он ещё никогда не позволял себе высказывать разногласия с шефом. Тихомиров был слишком крупной величиной, чтобы хоть посметь усомниться в его всегдашней правоте. Правоте во всём. Да, диагност он мощный, но нельзя же так обращаться с коллегой. Его высокомерные штучки в многолюдной аудитории совершенно нетерпимы. Иллюзионист, старый циркач. Как говорится, доколе? Ведь сегодня ещё и обход. А там этот огнестрельный… В конце
–Второй аспект, – сглотнув слюну, заговорил Самарцев, не глядя на студентов, – это аспект медицинской этики и деонтологии. То, о чём мы вчера здесь говорили. Ошибки возможны у каждого. Ни один практикующий хирург не застрахован от них. Никогда не застрахован. Ошибки в экстренной хирургии особенно досадны, и, как справедливо заметил Всеволод Викентьевич, могут стоить больному жизни. Это общеизвестно.
Самарцев снова помолчал. На этом можно было закончить комментарий. Пожалуй, он достаточно ясно дал понять, что весьма сочувствует Крамаренко. Осталось отделить свою позицию от позиции шефа. На глаза Аркадию Марковичу попался Булгаков. Он сидел прямо и пристально глядел на преподавателя. Лицо студента было напряжено, а взгляд осмыслен до предела. Казалось, тот очень хорошо понимает, о чём пытается сказать -или умолчать- доцент. Это особо контрастно чувствовалось на фоне всех остальных 25 человек. Те тоже прилежно следили за Самарцевым, кое-кто даже записывал, но и лица, и позы у всех были вполне ученические, некритичные.
–Разумеется, любая ошибка врача – повод для серьёзного разговора, – решился он продолжить мысль. – И никто тогда не бывает беспощаднее, чем коллеги. Нам всем здесь чужды мягкотелость и слюнтяйство. Те, кто уже участвовал в кафедральных клинразборах, знают, каково на них приходится тому, кто допустил оплошность. Так что здесь вопрос не в том, подлежит ли врачебная ошибка гласности. Она однозначно подлежит, и не только в хирургии. Сейчас наступает такое время, когда…
Самарцев снова остановился. Кажется, сейчас его понесёт на просторы политинформации, и он начнёт долго и красиво говорить о перестройке, демократии, новом мышлении. Группы его внимательно выслушают, Булгаков тоже выслушает или сделает вид, но ухмыльнётся иронично. Он и сейчас сидел весь на грани сарказма.
«Что,– казалось, говорил весь его вид,– только вчера говорили об искренности, о деонтологии, а сегодня? Слабо пойти против шефа»?
Чёрт, этот Булгаков – препротивная личность…
–Но для всего есть и время, и место,– вступил, наконец, на опасную стезю Самарцев. –Любую работу можно раскритиковать и вывернуть наизнанку. Доктор ясно ответил, что вовремя взглянуть на контрольный снимок ему помешала занятость, что при нашей недоукомплектованности средним и младшим медперсоналом неудивительно. Доктор опытный, работает давно, сложившийся хирург. Ничего страшного в том, что утром приходится резко менять тактику и брать больную на стол, не случилось. Разобрать ошибку- небольшую ошибку-можно было и после, по результату. А так, – Самарцев, не в силах сдерживаться, резко встал со стула и отвернулся к окну, – в ярмарочно- балаганном стиле, на бегу, походя, при всех…
Он осёкся. Дружное сопение сзади на фоне общей панической тишины показало, что мысль до всех дошла и всех потрясла. Студенты сидели нахмурившись, уткнувшись в тетради или учебники, и старались не глядеть ни на Самарцева, ни друг на друга. Всем было ужасно неловко.
Аркадию Марковичу тоже стало не по себе. Вот так высказался! Как ни крути, а сравнение член-корреспондента АМН СССР с ярмарочным шутом было чересчур сильным. Если Всеволод Викентьевич узнает, может не поздоровиться. Впрочем, откуда он может узнать? Нет, едва ли. Но всё равно, крайне неразумно было так желчно отзываться о стиле его работы. Ладно, были бы все свои, оценили бы. А эта молодёжь? Нет, нужно брать себя в руки. Совсем нервы стали ни к чёрту…Ещё и обход сегодня…тяжёлый денёк.
Конец ознакомительного фрагмента.