Мединститут
Шрифт:
(Советская пресса, октябрь 1986 года)
Наконец на сцене появился профессор Тихомиров, член-корреспондент АМН СССР, и шум в зале сразу же стих. Надя с любопытством смотрела на этого "корифея", которого положено теперь было называть "академик", хотя сам Тихомиров терпеть этого не мог и всем говорил, что академик- это Действительный член. Но всё равно, во всём К… он был единственный учёный, удостоенный этого звания, и он преподавал в мединституте. Каждый первокурсник знал о том, что среди профессорско-преподавательского состава есть членкорр и преисполнялся гордости за свой вуз.
Всеволод Викентьевич был седой, очень благообразный, но и очень старенький. Даже с задних рядов были видны глубокие морщины и та особая прозрачность век и щёк, с появлением которой пол уже не является чем-то важным для человека. Тихомиров был среднего роста, сухонек, худенек, имел ещё все волосы, но зубы уже носил явно искусственные. Взгляд его был нетороплив, глубок, и проницателен; его мало кто из нижестоящих выдерживал долго. Двигался и держался профессор довольно бодро.
-Здравствуйте, товарищи. Начнём, пожалуй, – объявил он довольно тихо, но так, что услышали все. – 1-я хирургия.
На трибуну (так и хочется сказать- на сцену) вышел огромного роста доктор с буйной шевелюрой и волосатыми ручищами. Толстые щёки и выдающийся вперёд маленький, но твёрдый подбородок делали его внешность заметной и запоминающейся с первого взгляда. Вообще, многие хирурги выглядели даже колоритнее самых известных киноактёров Советского экрана. Приятные издержки профессии- быть всё время «на людях»… Неторопливо озирая зал и изредка оглядываясь на профессора, дежурный хирург сочным, рокочущим голосом начал докладывать. Надя толкнула Галку.
–Вот ядрёный мужик,– прошептала она.– Такому бы в опере петь или проповеди читать.
Серёжки Говорова не было сегодня впереди, да и никого знакомых вокруг не было, поэтому она решилась спросить у Булгакова:
–Слышь, а кто это? Ты тут всех знаешь…
–Крамаренко,– поперхнулся тот от неожиданности,– дежурант из 1-й хирургии. Так себе хирург, ничего особенного…
–…была проведена инфузионная терапия. К утру появилась перистальтика, отошли газы,– вещал Крамаренко, очевидно, сам первый с удовольствием слушая свой раскатистый баритон. – Наутро: состояние удовлетворительное, жалобы на лишь периодически возникающие боли в мезогастрии…
–Чем было продиктовано решение вести больную консервативно?– вдруг раздалось из-за спины хирурга. Голос профессора был начисто лишён обаяния и на фоне впечатления от речи Крамаренко прозвучал грубо и резко.
Черноволосый дяденька замолк и всем корпусом повернулся к Тихомирову.
–В процессе динамического наблюдения и лечения ex juvantibus,– мягко ответил он, – имела место положительная динамика. Эпизод кишечной непроходимости удалось разрешить и восстановить пассаж…
–Из вашего рассказа, Сергей Михайлович, так не следует. Наоборот, у меня сложилось впечатление, что вы лишь временно нормализовали состояние поступившей тем, что назначили ей инфузионную терапию. Благополучие, о котором вы сейчас говорите- мнимое. Контрольный барий давали?
–Давали…
–Когда?
–В полночь…
–То есть?
–В 24.00…
–Тогда где же контрольный снимок брюшной полости?
–При мне делали, Всеволод Викентьевич.
-А почему результатом не поинтересовались?
Крамаренко пожал широкими плечами, улыбнулся в зал, приподнял одну бровь.
–Вы же знаете наши проблемы, Всеволод Викентьевич. Санитарок в отделениях нет, сестра хорошо, если есть одна на два поста, по уши занята сдачей смены… нам послать за снимком некого, им со снимком прислать некого. Рентгенлаборант на всю клинику один. А утром, перед пятиминуткой, дежурный хирург настолько загружен, что самому сходить просто некогда. Разумеется, я понимаю, насколько важен нам снимок. Сразу после конференции…
–Сергей Михайлович!– возвысил голос Тихомиров, не давая себя убаюкать. –Речь идёт о жизни и смерти человека. В экстреннной хирургии всё решают порой минуты. Вы сдаёте дежурство и даже не знаете результатов контрольного исследования!
-Санитарки…
–Ну мы же не дети. За свою больную отвечаете именно вы. Я не могу принять у вас дежурство без результата снимка.
Крамаренко снова улыбнулся. Улыбка, которая столь шла ему, получилась несколько асимметричной- было видно, что хирург раздражён придирками Тихомирова.
–Хорошо, раз так,– сдался он, высмотрев кого-то в зале, – Игорь, будь добр, сбегай в рентген, принеси нам снимок. Пусть все посмотрят…
Один из молодёжи, сидевший в ряду клинических ординаторов, снялся с места и исчез за дверями. В зале зашептались. Крамаренко покинул трибуну и спустился со сцены. Чувствовалось, что этот большой человек сильно задет.
На трибуну поднялся пожилой доктор Пашков из 2-й хирургии. Он сильно волновался, докладывая. По сторонам не смотрел, не отрывался от историй. Тихомиров лишь что-то неразборчивое спросил его о каких-то лейкоцитах в два часа ночи. Пашков, лысый, крепкий, бульдожьего вида ветеран, моментально покраснел и начал копаться в историях, ища анализ. Тот всё не находился, дежурный хирург нервничал. Ему на помощь пришёл Гиви Георгиевич. Он поднялся с места и сам ответил на вопрос профессора. Тот кивнул, наконец принимая дежурство.
Пашков, вытирая лысину платочком, покинул трибуну, уступая место представителю 3-ей хирургии.
Напряжение в зале нарастало. Член-корреспондент вёл конференцию совсем не так, как вчера Самарцев. Тихомиров удобно посиживал за столом, посматривал то в зал, то на выступающего. Вид его был исполнен благожелательности и спокойствия, даже лёгкой дремоты. Но ясно было, что видит профессор всё в зале, слышит каждый звук, держит под контролем происходящее, что именно он по праву является мозговым центром клиники, что напоминает он сейчас собою старого полководца на поле боя, к которому периодически подскакивают адъютанты. Торопливо отдав честь, они докладывают обстановку и ждут распоряжений. Получив их, они тут же срываются с места и спешат в самое горнило сражения, неся войскам приказы, директивы, диспозиции. А самое главное- уверенность в победе.
3-я хирургия отчиталсь быстрее. Там «сдавался» какой-то молодой и толковый, речь шла всего о двух больных, поступивших у него на дежурстве, те были простенькие, не «дискутабельные», профессору, видимо, лень было тратить порох на такие пустяки, и дежурство было легко принято. Издав слышный всему залу вздох облегчения, молодой хирург подхватил истории, и, не чуя ног от радости, сбежал со сцены. Соседи всерьёз поздравляли его, пожимали руки, хлопали по спине.
На 4-й хирургии конференция опять застопорилась. Там поступал какой-то сложный гнойник. Хирург, докладывая, сильно волновался, что-то мямлил, так, что никому ничего слышно не было. Тихомиров несколько раз переспрашивал. Потом начал задавать вопросы. Ничего, на взгляд Нади, особо каверзного в них не было, на половину она и сама бы точно ответила. Но мямля совсем струхнул, растерялся и долго собирался с мыслями. Ему на помощь пришёл заведующий, но профессор теперь так легко не отпускал, задавая дополнительные вопросы, этот раз очень сложные. Аудитория начала шуметь. Разговор на сцене уходил куда-то в сугубо теоретическую область и терял актуальность. Тем более, что посланец уже вернулся из рентгенкабинета и стоял в дверях с мокрой «брюшной полостью» на рамке. Его уже все увидели и смотрели только в его сторону, не обращая внимания на профессора.