Медитации на Таро. Путешествие к истокам христианского герметизма
Шрифт:
Мог ли он упустить из виду монаду, это фундаментальное единство в основе миров макрокосма, или Бога, и фундаментальное единство в основе состояний сознания микрокосма, или души? Мог ли он пройти мимо Святой Троицы Бога-Творца, Спасителя и Святителя? Мог ли он пройти мимо тройственности человека, который по аналогии есть образ и подобие Божие в своей духовной, душевной и телесной сущности? А после этого мог ли он пренебречь или не заметить проявления этого тернера в четырех стихиях - излучении, расширении, подвижности и стабильности, или в огне, воздухе, воде и земле? А приняв в расчет действие этого тернера внутри кватернера стихий, разве мог он пройти мимо реального проявления действия этого тернера посредством кватернера, т. е. трех раз по четыре (или двенадцати) разновидностей действия, которые суть три разновидности действия тернера, осуществляемые четырьмя различными способами?
Не смея изъять из этого счета ни один из четырехэлементов
Что до "Повешенного", то двенадцать ветвей двух деревьев, между которыми он подвешен, обрублены. Это означает - или подчеркивает - что он свел двенадцать к одному, единственным проявлением которого является он сам, Повешенный. Он, так сказать, "проглотил" Зодиак, вследствие чего его воля стала тождественной воле Бога, проявляющейся различными путями, число которых - трижды четыре.
Он несет в себе - вернее, его поддерживает в воздухе - синтез двенадцати разновидностей действия основополагающей Божественной воли. Вот что означает "сведение двенадцати к одному". Это означает быть подвешенным; это означает висеть вниз головой; и это означает жить под знаком небесной, а не земной гравитации.
Мы сказали: "Повешенный" - тринадцатый. Заметим, что быть тринадцатым может означать одно из двух: либо сведение двенадцати к одному - и тогда "Повешенный" олицетворяет фундаментальное единство двенадцати разновидностей воли, - либо кристаллизацию некоего тринадцатого синтетического элемента. В последнем случае речь будет идти о скелете, являющемся конечным кристаллическим образованием "зодиакальной" воли и в то же время принципом и конкретным образом смерти. Поскольку смерть и ее взаимосвязь с символом скелета будут предметом обсуждения в следующем письме, посвященном Тринадцатому Аркану Таро - "Смерть", - здесь, дорогой неизвестный друг, я прошу вас лишь запомнить контекст двух выделенных нами проблем. Речь идет о тождестве индивидуальной воли воле Божественной и о притяжении свыше в его двойственном аспекте - экстаза и смерти. Ибо как в экстазе, так и в случае естественной смерти происходит "зодиакализация" воли.
"Повешенный" олицетворяет первую альтернативу, т. е. фундаментальное единство двенадцати разновидностей Божественной воли, которые суть побудительная и конечная причина излучения, расширения, подвижности и постоянства - в плане духовном, душевном и материальном.
Глубокое и захватывающее чувство этих космических бездн можно встретить в космогоническом гимне Ригведы. Он пробуждает у медитирующего по меньшей мере ощущение глубины изначального космического стремления к "зодиакальности". Вот этот гимн (cf. 114):
Вот что более тридцати веков назад почувствовала душа индуса одной звездной ночью, созерцая вселенную. Не напоминает ли это комментарий к самой эссенции мистической космогонии в Книге Бытия - "Fiat lux" ("Да будет свет")?
Анонимный автор ведических гимнов черпал вдохновение в той же глубинной сфере, которая через волю доступна и Повешенному, который есть связующее звено между бытием и не-бытием, между тьмой и сотворенным светом. Мы видим его подвешенным между потенциальностью и реальностью, причем (и это главное) потенциальность для него более реальна, чем реальность. Он живет подлинной верой - тем, что в герметической книге Kore Kosmu называется "даром Черного Совершенства", или "даром Совершенной Ночи", т. е. даром абсолютной уверенности, почерпнутой из ночи сверхсветоносной тьмы. Ибо есть тьма - и Тьма. Первая есть мрак невежества и слепоты; вторая же есть Тьма знания, выходящего за пределы природных познавательных способностей человека; она проявляется как интуитивное видение. Она сверхсветоносна в том же смысле, в каком ультрафиолетовые лучи лежат за пределами естественного зрительного восприятия человека.
Здесь напрашивается параллель из "Жития Св. Антония":
"И действительно... после сего пришло к нему еще несколько человек язычников, почитавшихся мудрецами, и потребовали у него слова о вере нашей во Христа... [Антоний отвечал им через толмача:] "...поелику опираетесь вы более на доказательство из разума и, владея сим искусством, требуете, чтобы и наше богочестие было не без доказательства от разума; то скажите мне прежде всего: каким образом приобретается точное познание о вещах, и преимущественно ведение о Боге, - посредством ли доказательств от разума или посредством действенности веры? И что первоначальнее: действенная ли вера или разумное доказательство?" - Когда же ответили они, что действенная вера первоначальнее и что она есть точное ведение, тогда сказал Антоний: "Хорошо говорите вы. Вера происходит от душевного расположения, а диалектика от искусства ее составителей, Поэтому, в ком есть действенность веры, для того не необходимы, а скорее излишни, доказательства от разума. Ибо что уразумеваем мы верою, то вы пытаетесь утверждать из разума, и часто бываете не в состоянии выразить то словом, что мы разумеем ясно; а посему действенность веры лучше и тверже ваших велемудрых умозаключений"" (6: LXXIV, LXXVII; с. 38, 40).
Перед нами четкое сравнение уверенности, основанной на "активной вере", и уверенности, порожденной доводами рассудка. Различие между ними такое же, как различие между фотоснимком какого-либо человека и встречей с этим человеком. Это различие между образом и реальностью, между чьим-либо представлением об истине и самой истиной, живой и действующей.
Уверенность веры зиждется на реальной встрече с истиной и ее убеждающем и преобразующем воздействии, тогда как уверенность, основанная на здравых рассуждениях, есть лишь некая частица - в большей или меньшей степени - подобия истины, ибо она зависит от правильности наших рассуждений, а также от полноты и ясности тех концепций, которые лежат в ее основе. Любая новая информация может поставить с ног на голову всю стройную систему наших рассуждений; впрочем, к тем же последствиям может привести и всякая информация, оказавшаяся неверной либо неточной. Вот почему любая убежденность, основанная на рассуждениях, по сути гипотетична и предполагает следующую оговорку: "При условии, что информация, имеющаяся в моем распоряжении, полна и точна, и не возникнет других, противоречащих ей сведений, я в результате следующих рассуждений прихожу к выводу, что..." Тогда как в уверенности веры нет ничего гипотетического: она абсолютна. Христианские мученики шли на смерть не ради гипотез, но ради истин той веры, в которой были абсолютно уверены.
Я просил бы избавить меня от возражений, что коммунисты тоже иногда умирают за свой марксизм-ленинизм! Ибо если они идут на это добровольно, то вовсе не во имя своих догм (главенства экономического базиса, идеологической надстройки и т. д.), а во имя той крупицы христианской истины, которая завладела их сердцами, - истины общечеловеческого братства и социальной справедливости. Материализм как таковой не имеет - и не может иметь - мучеников; если же создается обратное впечатление, то те, кого материализм провозглашает таковыми, по правде говоря, свидетельствуют против него. Ибо вот как звучит их свидетельство: "Есть ценности более высокие, нежели экономика, более даже высокие, чем жизнь, потому что мы приносим в жертву не только наши материальные блага, но и жизнь". Таково их свидетельство против материалистического марксизма. А вот как они выступают против христианства: "Мы утратили полноту веры; в нас сохранилась лишь малая ее крупица. Но даже эта оставшаяся крупица столь бесценна, что мы отдаем за нее жизнь. А вы, обладающие всей полнотой веры, какова ваша жертва ради нее?" Таково их свидетельство против христианства... в той мере, в какой оно также является материалистическим. Ибо рядом с волей, пребывающей под воздействием веры, уживается материалистическое учение, равно как и доктрина духовности сосуществует с волей, движимой материалистическими интересами.
Подобная двойственность порождает всевозможные ереси и секты. Так, приверженцы арианства отрицали Божественную сущность Иисуса Христа не потому, что это противоречило здравому смыслу, а потому что им это казалось несуразным, так как против этого была настроена их воля. Мессия, которого они желали, был Мессией, которого ждали ортодоксальные иудеи. По этой причине последние отвергли Христа и отдали Его на распятие, обвинив в том, что Он "сделал Себя Сыном Божиим" ("Иудеи отвечали Пилату: Мы имеем закон, и по закону нашему Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим".
– Ин. 19: 7). А вслед за ними точно так же поступили последователи Ария, выдвинув то же обвинение против Церкви, будто это она сделала Его Сыном Божиим. Ариане были никак не менее образованны и наделены интеллектом, нежели ортодоксальные верующие. Им недоставало лишь воли, просветленной откровением свыше, т. е. подлинной веры. Их воля осталась такой, какая была до Иисуса Христа, какая жила и действовала в среде иудейской ортодоксии. Ариане в сущности, желали иного Мессию и, будучи христианами, направили все усилия на то, чтобы изменить образ Мессии сообразно своей дохристианской воле.
Но когда воля ощущает откровение свыше, вслед за чем приходит и понимание, как в случае с "Повешенным", уверенность абсолютна, и нет места никакой ереси, если под "ересью" понимать учения или высказывания, наносящие вред великому делу спасения и несовместимые с истинами веры. "Повешенного" можно, разумеется, обвинить в ереси, но виновным в ней он никогда не будет. Его стихия - это подлинная вера, а как может подлинная вера, или Божественное воздействие на человеческую волю, порождать то, что ей же противоречит?