Медиум
Шрифт:
— Сергей Анатольевич, как я рада вас видеть! Вы не представляете, чего я себе напридумывала, пока ехала! И… кхм… — она окинула взглядом мой прикид, состоящий из легких кроссовок, фиолетовой олимпийки с глубоким капюшоном и штанов защитного цвета, — вам идет спортивный стиль. Раньше я имела удовольствие лицезреть вас исключительно в строгих костюмах.
— Спасибо, Надежда Васильевна, я польщен. — Я не был сейчас расположен разводить политесы. — Но скажите, кто этот человек, что приехал с вами?
— Ах, это… не беспокойтесь! Это наш штатный хирург. Я ему доверяю, как самой себе. Просто
Я, в принципе, не возражал. На этой квартире я не планировал больше появляться, так что засветить ее еще и перед этим хирургом для меня не было чем-то критичным.
Получив мое согласие, главврач кивнула и вернулась за своим коллегой. Он вышел из автомобиля, неся в руках небольшой чемоданчик.
Вскоре, буквально через минуту, мы в полном составе уже располагались в моем временном пристанище. Подготовив к предстоящему вмешательству место, я уселся в глубокое кресло и положил обе руки на высокий стол.
Закатав рукава моей спортивной кофты, хирург, имеющий типично чеховскую внешность, осуждающе поцокал языком.
— Зачем же вы так запустили? Ждали, что само зарастет?
— О чем вы? Я получил эти отметины только вчерашним вечером.
Мужчина осуждающе взглянул на меня, а затем обменялся многозначительными взглядами с Надеждой Васильевной.
— Знаете, я здесь только потому что Надежда меня очень просила вам помочь. Я все понимаю, мы незнакомы с вами, и вы не обязаны быть со мной откровенным, но держать меня за дурака не нужно. Я достаточно давно практикую в хирургии, чтобы уметь отличить свежие раны, от недельной давности.
— Недельной давности? — Я ошарашено перевел взгляд на главврача, пытаясь понять, кого она с собой привела, своего коллегу или юмориста. Но в эмоциональном фоне этих людей царила поразительная уверенность, так что подвергать сомнению утверждение врача у меня не было резона.
— А то и больше! На ранах уже успела нарасти толстая короста, а по краям начался небольшой некроз. Уж поверьте мне, я некрэктомию в хосписе делаю чаще других операций, мертвую ткань от живой отличать умею. За одну ночь этого произойти ну никак не могло.
— Кхм… как скажете, — отрицать и что-либо доказывать я не стал, но небольшую неловкость от того, что меня посчитали лжецом все же испытал, — давайте лучше о насущном. Как мне вернуть подвижность пальцев?
— Та-а-ак-с… — хирург стал задумчиво осматривать мои руки, бросив мимолетный взгляд на россыпь небольших шрамов на левом предплечье, отметин от моих экспериментов, но так ничего о них и не спросил, — кистью повращайте. Теперь второй. Угу… понятно… растопырьте пальцы, сожмите кулаки… М-да. Нужно шить, причем, чем скорее, тем лучше. И не здесь, в дореволюционных условиях, а в хорошей клинике. А потом еще наблюдать за процессом восстановления, а при необходимости корректировать.
— Простите, я ни в коей мере не сомневаюсь в вашем профессиональном
— Хм-м-м… нет, конечно, некоторый минимум я могу сделать здесь и сейчас, — хирург суетливо начал теребить душку очков, не находя причин для внезапно накатившего волнения, — но это не умаляет того факта, что вам необходимо будет получить в дальнейшем высокотехнологичную помощь. В противном случае, я не могу с уверенностью гарантировать, что подвижность вообще восстановится.
— Я вас понял, док, и заранее благодарен за помощь.
Нахмурившись, хирург поправил свои очки, и начал выкладывать на стол разнокалиберные инструменты, бинты, ватные тампоны и прочее добро. Достав упакованные стерильные перчатки, он протянул мне блистер каких-то таблеток.
— Вот, выпейте сразу две. Это самый мощный препарат из ненаркотических средств, по которому не ведется строгого учета. С ним будет не так больно.
— А побочные эффекты? Сонливость, заторможенность и прочие?
— Определенно, все это будет, и не только это. Эффект продлится часов шесть, не больше.
— Тогда я вынужден отказаться.
— Что?! Вы не понимаете, я буду шить и резать по живому, уверяю вас, это не те ощущения, которые можно легко перетерпеть. Это вам не занозу удалить.
— И все же… — в воображении возникли сцены, как я неадекватный от таблеток совершаю какую-нибудь глупость, и меня снова ловят Штырёв со своими прихвостнями, — я не могу рисковать. И уж тем более, у меня нет столько времени, чтобы батониться где-то под воздействием препаратов. Может, есть какое-нибудь местное обезболивающее?
— Есть-то оно есть, но дело в том, что в вашем запущенном случае, я не могу его применять. Вам периодически нужно будет шевелить пальцами, под местной анестезией эффект будет очень смазанный, что неизменно ухудшит качество моей работы.
— Тогда у меня нет выбора.
— Как знаете, мое дело предупредить…
Хирург многозначительным движением пододвинул мне блистер, как бы намекая, что я все равно захочу им воспользоваться, не сейчас, так через десять минут. И началась операция.
Следующие полчаса прошли под громкий скрежет моих зубов и сдавленные ругательства. Врач срезал отмершие ткани, аккуратно сшивал поврежденные сухожилия, срывал наросшую коросту там, где она мешала, делал надрезы, чтобы обеспечить доступ инструментов, вскрывал гнойные нарывы… в общем, работы от, казалось бы, такого плевого повреждения было предостаточно.
Первые минуты он снисходительно посматривал на меня, выражая своим видом всего лишь одну мысль: «Ну что же ты, голубчик, упорствуешь? Скушай таблеточку, полегчает!» Но я оставался непреклонен. Руки мои твердо лежали на столе, не дрожали и даже ни разу не дернулись. Минут пять я даже попытался погрузиться в себя и поймать это чувство боли, как ловлю чужое, но все-таки не продержался долго. Шипение и матершина себе под нос помогали гораздо лучше, чем бесплодные попытки подчинить свои чувства.